Елена Рабинович - Риторика повседневности. Филологические очерки

Browning R. The Emperor Julian. London, 1975. P. 235.

Вяземский П. А. Записные книжки. М., 1963. C. 192.

Пушкин A. C. Полн. собр. соч. T. XIV. Л., 1941. C. 112.

С боевым кличем на устах! ( франц.)

Русский архив. 1874. Кн. 2. С. 199.

Вяземский П. А. Старая записная книжка. Л., 1929. С. 65–66.

Terras V. A Karamazov Companion. The Univ. of Wisconsin Press. 1981. P. 13. Пользуюсь случаем поблагодарить профессора Терраса за сочувствие к этой работе.

Цицерон Марк Туллий. Избранные сочинения / Пер. В. М. Смирина. М., 1975. С. 52.

Ван Схоневельд К. Заметки об одном композиционном приеме Пушкина // For Roman Jakobson. The Hague, 1956. P. 532–534 (там же литература вопроса, с тех пор не ставившегося в принципиально новых аспектах).

Топоров В. Н. Еще раз об «умышленности» Достоевского // Finitis duodecim lustris. Таллин, 1982. C. 130.

Сначала Достоевский хотел назвать своего старца Макарием, что было бы прямым намеком на его главного прототипа — Тихона Задонского: но-гречески Τύχων — «счастливый», a Μακάριος — «блаженный» (XV, 419). Предпочел ли он имя «Зосима» из-за его внутренней формы (от ζῶ — «живу»), как полагают комментаторы академического издания, или из-за обаяния личности Верховского, неизвестно, тем более что одно не исключает другого.

Топоров В. Н. Указ. соч. С. 126.

Оный день, день гнева, спасет мир в пламени, по свидетельству Давида и Сивиллы ( лат.).

Ср. и «Медее» Сенеки такое же omen — nomen, но реализованное: Медея в разговоре с кормилицей сначала обещает «быть Медеей» ( Sen . Med. 171), а затем перед уже решенным детоубийством объявляет, что «стала Медеей» ( ibid. 910) — то есть окончательно реализовала в своем поведении тот образ, который связывался с ее именем в предании. Тем самым предание выступает как синхронное действию, отражая не мифические события, а мифические ожидания, программирующие самое действие: пока Медея не совершила всего, что положено совершить Медее, она еще не является подлинной Медеей — так в тождестве имени и судьбы определяющим элементом оказывается судьба. Вполне вероятно, что Сенека здесь ориентируется на знаменитое Marcellus eris, развивая тему с присущим его риторической поэзии многословием.

Вергилий в изложении Лукаса Коллинза / Пер. под ред. проф. СПб Университета И. Помяловского. СПб., 1876.

Вот еще одна любопытная деталь. В приложении к коллинзовскому изданию (см. примеч. 8) Помяловский предлагает читателю отрывки из четвертой Эклоги в переводе Мерзлякова, и финал звучит так:

Сходство с оригиналом тут самое отдаленное; вот те же самые стихи ( Ecl. IV, 61–64) в точном переводе С. В. Шервинского:

Как и всегда при вольном переводе, у Мерзлякова интересен не самый факт расхождения с оригиналом, а характер смысловых отступлений. Так «мать» и «улыбка» не только обретают у него не присущие им эпитеты, не только десять лунных месяцев беременности утрачивают свою конкретность, но совершенно утрачивается и сама языческая концепция счастья — вместо пира богов и ложа богини появляются безликие «благие божества». Таким образом, Мерзляков (принимающий, конечно, христианское толкование) подверстывает финал Эклоги к современному ему художественному представлению о том, как выглядит младенец Христос на руках у девы Марии, причем «небесная улыбка» и «благие божества» недвусмысленно указывают на конкретный (и едва ли главный) источник этого представления — на Сикстинскую Мадонну. Достоевский считал эту картину «высочайшим проявлением человеческого гения» ( Достоевская А. Г. Воспоминания. М., 1981. С. 159), тема Мадонны присутствует в «Братьях Карамазовых» (XV, 460), и, разумеется, ассоциация с любимой картиной не могла не сделать Марцелла еще более привлекательным для Достоевского.

У Аполлона Майкова в «Смерти Люция» и в «Двух мирах» выведен персонаж по имени Марцелл — римский патриций и полководец, обратившийся в христианство и принявший мученичество (типаж сугубо беллетристический). Тем не менее, решившись использовать имя «Марцелл», Майков никак не мог избежать ассоциаций с «Энеидой», так что в «Смерти Люция» герой говорит Марцеллу:

Под «предками» здесь может подразумеваться только Марцелл Меч Римлян, о котором уже шла речь ранее.

Вергилий в изложении Л. Коллинза, С. 145.

Достоевская А. Г. Указ. соч. С. 290.

Там же. С. 327–328.

Dunlop J. B. Starets Amvrosy: Model for Dostoevsky Starets Zossima. Belmont, 1972.

Гроссман Л. П. Семинарий по Достоевскому. Пг., 1922. С. 68.

Достоевская А. Г. Указ. соч. С. 320.

Там же. С. 324.

Там же. С. 375.

Ф. М. Достоевский. Письма: В 4 т. М., 1959. Т. 4. С. 139.

Там же. С. 91.

Brown М. The «Brothers Karamazov» as an Expository Novel // Canadian-American Slavic Studies. 1972. № 6. P. 199–208; Terras V. Op. cit. P. 110 (в других местах B. Террас говорит о лейтмотивах и зеркальных образах романа, что также предполагает возможность некоторых, хотя бы и самых общих, выводов).

Белов С. Еще одна версия о продолжении «Братьев Карамазовых» // Вопросы литературы 1971. № 10. С 254–255.

Волгин И. Последний год Достоевского: Исторические записки. М., 1991. C. 153–154.

В дневнике императора запись о казни Млодецкого кончается словами «все в порядке». Значит ли эта, что он опасался публичных эксцессов, которых при этой казни не было, как не было, однако, и в прочих случаях? Или это значит, что Лорис так и не подал письменного ходатайства о помиловании? Положение диктатора было сложным: как военный и человек чести он должен был просить за Млодецкого, а тем более коль скоро на подобное оказался способен жандарм Дрентельн, но как фактический глава государства он такого права, конечно, не имел и мог решить эту моральную дилемму, только заменив официальное письменное ходатайство неофициальным устным, — но если и сделал это, царь ему отказал. Тем не менее, состоялась подобная беседа или нет, Александр имел все основания опасаться, что Лорис в интересах сохранения собственной репутации подаст официальное прошение о помиловании (именно на это надеялся Гаршин), а тогда отказать диктатору будет трудно или невозможно, но все было «в порядке» — Лорис официального прошения не подал.