Елизавета Кучборская - Реализм Эмиля Золя: «Ругон-Маккары» и проблемы реалистического искусства XIX в. во Франции

«Поставщик каторжников для Кайенны и Ламбессы», не знавший справедливости, не знавший жалости, Ругон находил наслаждение в том, что его «все ненавидят».

Империя нуждалась в определенном типе людей и способствовала созданию этого типа опаснейших честолюбцев, чей авантюризм и чья огромная целеустремленная энергия полностью направлены были на удовлетворение безграничной жажды власти. Имеется в виду не тот мелкий пестрый сброд, среди которого Эжен Ругон делал свои первые шаги в Париже. Сказанное относится к людям, притязающим на командное место в жизни и готовым захватить его поистине любой ценой, — к людям типа Фожа. Несмотря на громадную дистанцию, разделяющую преуспевшего министра и провинциального священника, которые в романе непосредственно и не связаны, в характеристике незначительного пока слуги Империи явственно проступают черты господина. Вряд ли случайно Золя в основных моментах сблизил их.

В Плассане аббат Фожа второй раз начинал свою карьеру. Первая — в Безансоне — закончилась плачевно. Дошедшие оттуда слухи рисовали темную историю: как будто Фожа «во время ссоры чуть не задушил своего приходского священника». Рассказывали еще, «что он участвовал в большом промышленном предприятии, которое лопнуло», виновен в подлоге. Бесконечно много терпения, осторожности, изворотливости потребуется ему, чтобы заставить всех в городе забыть его испорченную репутацию, которая могла стать помехой в завоевании Плассана аббатом для Империи. И для себя.

Цель стремлений Фожа достаточно ясно очерчена в романе. Если бы мрачная развязка не положила конец существованию почти всех непосредственных участников драмы, Овидия Фожа было бы легко представить в роли деятеля, принадлежащего к верхам церковной иерархии, на месте, например, одного из персонажей очерков «Типы французского духовенства» [121] См. Э. Золя. Собр. соч., т. 23, стр. 597–636. Очерки «Типы французского духовенства» были впервые опубликованы в России, в журнале «Вестник Европы», в кн. 1 за 1877 год. .

Названный цикл очерков Эмиль Золя написал через три года после «Завоевания Плассана», подтвердив этим, как глубоко он понимал реакционную роль и вполне мирские интересы католического духовенства. «В наше время тому, кто хочет сражаться, следует скорее взять в руки крест, нежели шпагу. А церковь, кроме того, — особенно удобная арена для честолюбия».

Епископ из очерка был прежде драгунским капитаном, но «праздность» военной жизни «убивала его». Только приняв сан, «отказавшись» от мирских соблазнов, он смог полностью удовлетворить чувства, очень далекие от христианского смирения. «Религия для него — арена, на которой он сокрушает всех, кто не преклоняется перед его властью». Здесь он может применить свои незаурядные возможности, свою энергию и жажду деятельности. Меньше всего епископ нуждается в том, чтобы дать выход религиозным чувствам: они мало себя проявляют. «Бог для него — просто-напросто жандарм… Если кто-нибудь бунтует, он протягивает руку ко Христу, словно призывая к себе вооруженную силу». Служение богу наполнено у него вполне светскими заботами. Он принимает участие в разрешении «вопросов мира и войны», проблем внутренней политики, причем это происходит под неизменным девизом «спасения Франции». Честолюбие его пределов не имеет: «Он подчинил себе весь департамент. Он дает регулярные сражения гражданским властям», ведет длительные кампании, чтобы сместить неугодного чиновника. «Вот уже третьего префекта сваливает он в течение двух лет». Масштабы, в которых он действует с искусством опытного интригана, становятся для него узки: ему тесно в епархии, «где все дрожит перед ним», о кардинальской мантии он стал мечтать, как только принял сан священника. Мечта эта не беспочвенна, конечно. Ибо монсиньор «не обманул ожиданий тех, кто так быстро поднял его на вершину церковной иерархии». Давно уже не бывало прелата, более страшного «для противников церкви», чем этот епископ.

Кажется, невозможно одолеть расстояние, разделяющее эту грозную фигуру и рядового бонапартистского агента, который должен воспользоваться всем влиянием церкви, чтобы провести в парламент от Плассана угодного Империи депутата и покончить с оппозицией в городе. Однако аббат Фожа имеет многие задатки, которые могли бы ему открыть путь, подобный карьере епископа.

Ночью, «счастливый, что наконец один», аббат Фожа обозревал из окна дома Муре поле будущей битвы. «Город спал невинным сном младенца в колыбели». Нечто вроде презрения проглянуло в жесте Фожа, когда он «с вызовом простер вперед руки, словно желая охватить ими весь Плассан». Этот человек, на мужественном черепе которого священническая тонзура казалась «шрамом от удара дубиной», готов к длительной осаде города и затем — к решающему сражению.

В экспозиции, как и в дальнейшем развитии образа Фожа, обнаруживается такая концентрация типических черт, такое яркое и законченное воплощение господствующей страсти, принявшей фетишистскую форму, и вместе с тем столь глубокая связь этой мании с реальными житейскими отношениями, что данный образ закономерно воспринимается в ассоциациях с бальзаковскими героями и дает основание говорить о близости реализма Золя к творческим принципам автора «Человеческой комедии».

«Современный Тартюф», — сказал Эмиль Золя о своем герое. После фиаско в Безансоне Фожа явился в Париж просить назначения. Его мрачный вид и потертая сутана внушали опасения. Но в Париже тогда искали священников, «преданных правительству». И поскольку Фожа был полон отваги и готов проявить «преданность», в чем бы она ни выражалась, министр послал его в Плассан. «На всякий случай». Этот случай станет для аббата Фожа последней, решающей ставкой.

Фелисите говорила аббату: «Известное вам лицо в Париже весьма заинтересовано в вашем успехе». Это «известное лицо» принадлежало, несомненно, к ближайшему окружению Эжена Ругона. Но парижские покровители Фожа ничем не обнаруживали себя, не вмешивались в судьбу своего агента. Фожа, отбросив осторожность, сказал однажды плассанскому епископу Русело: «Когда человека с такой скверной репутацией, как у меня, посылают на какой-нибудь опасный пост, от него отрекаются до первой победы… Помогите мне выплыть, монсеньор, и вы увидите, что у меня в Париже есть друзья». Фигура «энергичного авантюриста», представшего с. этими словами перед епископом, была столь внушительна, что монсеньор, чьим правилом было «переходить на сторону сильного», последовал этому правилу и сейчас. Фожа одерживает свою первую победу — над епископом Русело — не вопреки его характеру, а в силу того, что верно постиг его слабые стороны. Человек «с тонким чутьем», изучавший пороки людей «по книгам», епископ Русело несколько стыдился своей бесхарактерности, но в душе «жестоко насмехался над окружавшими его честолюбцами». Эпикуреец, он любил в тишине переводить Горация и повторял: «Я хочу только одного — жить без волнений — и нуждаюсь только в покое». Оберегая покой, епископ, с легкостью, удивившей даже аббата Фожа, лишил своего покровительства легитимиста Фениля. Следовательно, усилил шансы Фожа.