Елизавета Кучборская - Реализм Эмиля Золя: «Ругон-Маккары» и проблемы реалистического искусства XIX в. во Франции

Какие-то существа, одно — маленькое, другое — громоздкое, оба — напоминающие животных, присевших на задние ноги (deux betes accroupies) толкали вагонетки. Это — десятилетняя Лидия, дочь грузчика Пьерона, и толстуха Мукетта — веселая, распущенная, добрая Мукетта. Подальше Этьен увидел кого-то, похожего на «черного муравья», борющегося с непосильной ношей. Это снова была Лидия, которая теперь уже одна, «надрываясь… напрягая свои хилые руки и ноги», катила вагонетку. Работа была в разгаре: со всех сторон слышались «оклики подручных да сопение откатчиц: они добирались до галереи запаренные, как кобылы, изнемогая под непомерной тяжестью груза».

Какой смысл в романе Золя имеют эти, собственно, принижающие человека сравнения? Иногда с первых слов нелегко понять, кто изображен: люди или животные? «…Она брела, изогнув все тело и держа руки так низко, что казалось, будто она ползет… Пот лил с нее градом, она задыхалась, суставы хрустели, но она продолжала работать без единой жалобы, с привычным безразличием, как будто жизнь на четвереньках — общий удел…» О ком это? Пятнадцатилетняя откатчица Катрин Маэ, уже не первый год спускающаяся в шахту, занята своим обычным делом. Поблизости четверо забойщиков разместились один над другим во всю вышину забоя. Они подобрались к пласту «на коленях и на локтях» и оказались как бы «сплющены между сводом и стеной»; временами они совсем исчезали из глаз, «словно замурованные в узкой щели». Работая киркой, им приходилось «лежать на боку, вытянув шею, подняв руки…». Хуже всех доставалось Маэ. Раскаленный воздух в верхнем слое и грунтовая вода, заливавшая лицо, причиняли ему мучения. Казалось, что струйки воды в конце концов просверлят ему череп. Зажатый между двумя пластами угля, «он похож был на тлю (un pueeron) среди страниц толстого тома, которую вот-вот раздавит тяжесть». И он и его товарищи сбросили всю одежду и с головы до пят были покрыты угольной пылью, превратившейся в черную грязь. «Раз пришлось высвободить задыхавшегося Маэ…»

Рядом — эпизод, в котором речь идет о животных, запряженных в подземную работу. И как мало он отличается от сцен «Жерминаля», показывающих людской удел. Катрин остановилась около Боевой, расхваливая ее Этьену. Уже целых десять лет лошадь проработала глубоко под землей, каждый день проходя один и тот же путь и никогда не видя дневного света. Она так хорошо изучила свою дорогу, что «сама отворяла головой вентиляционные двери, наклоняясь в низких местах, чтобы не ушибиться. И, конечно, она тоже считала проделанные ею концы»; после положенного числа поездок Боевая останавливалась и ее приходилось отводить в стойло.

Привычка к вечной тьме не вовсе угасила память. «В темных снах она, быть может, видела места, где родилась — в Маршьенне на берегу Скарпы, мельницу в густой зелени, колеблемой легким ветром. Что-то горело в воздухе — огромный светильник…» Но воспоминания неотчетливы у животных. Боевая часами стояла, «понурив голову и тщетно силясь вспомнить солнце».

Оживление у подъемной машины и четыре сигнала молотком означали, что в шахту спускают еще одну рабочую лошадь. Она появилась из черного пролета, опутанная веревками, «окаменелая», с остановившимися от ужаса глазами… Трехлетка по кличке Труба, казалось, принесла с собой почти забытые здесь, в недрах земли, запахи свежего воздуха, травы, воды, солнца… Боевая приблизилась: «веяние радости из былого мира» коснулось «темничного коня», которому суждено вновь подняться на землю только мертвым.

В одной из драматичных сцен «Жерминаля» автор вернется к этому мотиву, проясняющему нечто и в человеческих судьбах. Из ворот шахты, охраняемых солдатами от забастовщиков, вывезли мертвую Трубу: она так и не могла привыкнуть к существованию под землей. Напрасно Боевая, «состарившаяся во тьме», пыталась утешить товарку: «они поверяли друг другу свои вечные грезы», тоскуя о зеленой траве, о белых дорогах, о свете солнца…; жаловались — «старая на то, что ничего не может вспомнить, молодая — что ничего не в силах забыть». А когда Боевая поняла, что шахта отнимает у нее «последнюю радость», друга, пришедшего с воли, она разорвала повод, которым была привязана.

Потом Боевая, протискиваясь по узкой галерее, везла свою погибшую подругу к подъемнику; угрюмо следила, как Труба тихо тронулась с места и внезапно исчезла, наконец-то уйдя из черного подземелья; тяжело ступая, словно в опьянении, Боевая возвратилась в конюшню.

А у ворот шахты углекопы «в мрачном раздумье смотрели на мертвую Трубу», выброшенную на талый снег.

Но это все будет позднее. А сейчас, после спуска, Трубу, оцепеневшую от страха, «подняли на ноги ударом бича» и увели.

Не сравнения и ассоциации, которыми пользуется Золя в «Жерминале», принижают людей. Условия их труда, их жизни далеки от человеческих. В «гигантском муравейнике» продолжалась работа. Углекопы, вытянувшись на боку между пластами угля, уже перестали замечать стекавшую воду, от которой распухали руки и ноги; ощущать судороги от мучительного положения тела, от душного мрака, «где они чахли подобно растениям в подземелье». Воздух становился все ядовитее от рудничного газа, копоти лампочек, человеческих испарений, «а они в своей кротовой норе, под тяжестью земли… все долбили, долбили…».

Вынесенные в экспозицию сцены рисуют обычный день на шахте. Драматизм повседневной жизни героев «Жерминаля», столь глубоко понятый и так ярко раскрытый в романе, Эмиль Золя истолковал как проявление закономерностей, присущих капиталистическому обществу, и подошел к вопросу о причинах трагической судьбы рабочего.

«…Это был для меня новый мир, пришлось познакомиться с техникой, просмотреть множество специальных трудов, задавать вопросы целому ряду инженеров» [175] Э. Золя. Собр. соч., т. 26, стр. 185. , — писал Золя в статье «Права романиста» о создании «Жерминаля». Масштабы подготовительных работ, богатство и разнообразие материалов к данному роману — огромны: с чувством глубокой ответственности подходил автор к созданию произведения, выдвигающего «вопрос, который станет актуальным в XX веке».

Роман, проблемы которого станут важнейшими в следующем столетии, требовал от писателя точного выбора места и среды, где будет развиваться действие. Изучая документы о рабочем движении своего времени, Золя убедился, что угольные районы Франции представляют источник наибольшего беспокойства для эксплуататорских классов: конфликты, стачки, волнения чаще всего наблюдались именно там. Шахтеры были одной из революционно-активных групп рабочего класса.

К теме «борьбы труда и капитала» Золя подошел вооруженный разносторонними знаниями, которые позволили ему увидеть многие существенные моменты исторического процесса второй половины XIX века, раскрыть экономические причины социальной борьбы. В рабочих материалах писателя находятся записи об угольных кризисах и забастовках в Рнкамари, Обене, Крезо, Фуршамбо, Монсу… сведения о которых были почерпнуты из прессы (из газет «Кри дю Пепль», «Энтрансижан», «Эко дю Нор») и дополнены книгами Гюйо — «Промышленные кризисы», Симонена — «Подземный мир», Симона — «Работница», де Лавеле — «Современный социализм» и многими другими. Заметки о рабочем вопросе, Интернационале, Жюле Геде свидетельствуют об искреннем желании Эмиля Золя проникнуть в суть изучаемой проблемы [176] В обширной статье Н. Русанова, посвященной воспоминаниям о Поле и Лауре Лафарг, приведены слова Лафарга о том, что Эмиль Золя «приезжал расспрашивать» Жюля Геда о жизни «рабочего на копях». См. Н. Русанов. Поль и Лаура Лафарг (Из моих воспоминаний). «Русское богатство», 1911, № 12, стр. 200. . Его интересовали технические вопросы, о чем дают представление заметки о беседах с главным инженером шахт, словарик технических терминов и шахтерских инструментов. Много записей относится к быту шахтеров: в них речь идет о профессиональных болезнях углекопов, об устройстве их домов и планировке шахтерских поселков.