Наум Синдаловский - Пушкинский круг. Легенды и мифы

Как мы уже отметили, такие или подобные им тексты вполне укладывались в общую логику развлечений избалованной петербургской знати. Например, накануне своей свадьбы с Екатериной Гончаровой сам Дантес, обыгрывая название популярного спектакля «Безумный день, или женитьба Фигаро», с хохотом разбрасывал направо и налево каламбуры типа «Безумная осень, или женитьба Жоржа де Геккерна». Иногда такое поведение, возможно и извинительное в юношеском возрасте, не проходило и с годами и откладывало отпечаток на всю жизнь подобных сочинителей.

Но если подростковый задор и находил оправдание среди определенной части общества, то такое же поведение взрослого человека подвергалось всеобщему остракизму. Чтобы было понятно, что собой представляли мерзавцы, с которыми столкнулся Пушкин в трагические преддуэльные месяцы, расскажем об одном из них.

Сделаем маленькое отступление. Второй сын Павла I великий князь Константин Павлович в 1820 году, будучи наместником царства Польского, развелся со своей первой женой, великой княгиней Анной Федоровной, и женился на польской графине Жанетте Антоновне Грудзинской, возведенной после этого императором Александром I в княжеское достоинство под фамилией Лович. Но скандальный морганатический, то есть неравнородный, брак не позволял Константину оставаться наследником русского престола, и поэтому в январе 1822 года, более чем за три года до кончины Александра I, он отрекся от царского трона в пользу своего брата Николая Павловича. Однако акт отречения не обнародовали, и все это время он держался в строжайшей тайне.

Таким образом, с 20 ноября до 14 декабря 1825 года, то есть со дня смерти Александра I до официального восшествия на престол Николая I и официального оглашения отречения от престола Константина Павловича, в России был период междуцарствия. Он сопровождался нервной перепиской между Петербургом и Варшавой, где в то время находился Константин и тревожным ожиданием результатов выяснения семейно-династических отношений между двумя братьями.

Повторимся, ни официальных уведомлений, ни каких-либо указаний на этот счет издано не было. Общество находилось в полном неведении. Вот почему, едва в Петербурге узнали о смерти Александра I, как в витринах магазинов появились портреты нового императора Константина Павловича, а на Монетном дворе приступили к чеканке монеты с изображением Константина. За короткий период междуцарствия выпустили шесть пробных монет. Они ожидали высочайшего утверждения. Понятно, что с окончанием междуцарствия вопрос о новом металлическом денежном знаке отпал сам собой. В тираж монеты не запустили. Сегодня эти исторические шесть пробных монет являются уникальной нумизматической редкостью, известной под названием «Константиновский рубль». Историки прекрасно знают и обладателей этих редких монет.

Среди них оказался и князь А. В. Трубецкой, в 1860-х годах увлекшийся нумизматикой. События развивались с детективной скоростью. Трубецкой, находясь в то время за границей, сообщает известным петербургским нумизматам, что в далеком 1825 году все шесть монет были доставлены в Варшаву и хранились во дворце великого князя Константина Павловича, но во время Польского восстания 1830–1831 годов их похитили и теперь они находятся в его распоряжении. Далее Трубецкой называет чудовищную сумму, за которую он готов продать эти реликвии.

Вскоре, однако, специалисты этот обман разоблачили. Оказалось, что это было обыкновенным мошенничеством. Трубецкой, желая всерьез поправить свое финансовое положение, просто заказал копии монет у какого-то французского ювелира.

Другой не менее скандальной фигурой в петербургском аристократическом обществе пушкинской поры, замешанной в деле с гнусным пасквилем, слыл молодой, двадцатилетний князь Петр Владимирович Долгоруков. Он, по свидетельству многих современников, не питал к Пушкину ни личной неприязни, ни тем более ненависти. Но будучи отчаянным повесой и вращаясь в порочном кругу барона Геккерна, был не прочь пошутить и повеселиться. Многие вспоминают, как во время светских раутов Долгоруков любил вставать за спиной Пушкина и поднимать над его головой пальцы, «растопыривая их рогами». При этом второй рукой недвусмысленно указывал на Дантеса. Совсем уж безобидными в глазах посвященных эти выходки не были. Многие знали, что в душе юного князя жила родовая обида всех Долгоруких на всех Романовых, обошедших их в борьбе за русский престол еще в начале XVII века. А в деле с пресловутым дипломом Долгоруков чутко уловил связь перечисленных в дипломе лиц с Николаем I.

В запутаннейшем клубке пушкинской биографии есть одна тонкая, но не рвущаяся ниточка, которая, кажется, тянется с первого послелицейского года. Тогда Пушкин тайно посетил модную в то время гадалку, немку Шарлотту Кирхгоф, модистку, промышлявшую между делом ворожбой и гаданием. Так вот, эта ворожея будто бы обозначила все основные вехи жизни Пушкина: «Во-первых, ему будет сделано неожиданное предложение; во-вторых, он скоро получит деньги; в-третьих, он прославится и будет кумиром соотечественников; в-четвертых, он дважды подвергнется ссылке; в-пятых, он проживет долго, если на 37-м году возраста не случится с ним какой беды от белой лошади, белой головы или белого человека, которых и должен он опасаться».

К немалому удивлению Пушкина, пророчества заморской ведуньи начали сбываться в тот же день. Вечером, выходя из театра, он встретил генерала Орлова, который предложил ему оставить министерство иностранных дел и «надеть эполеты». Возвратясь домой, он обнаружил у себя конверт с деньгами. Это был старый карточный долг, который его лицейский товарищ Николай Корсаков решил наконец возвратить. Отправляясь на службу в Рим, он зашел к Пушкину и, не застав поэта, оставил конверт. Настигла Пушкина и всероссийская слава, предсказанная пророчицей, и две ссылки — сначала на юг, в Бессарабию и Одессу, и потом — на север, в Михайловское.

Неудивительно, что зимой 1836–1837 года его так беспокоил единственный, пятый, не исполнившийся пункт предсказания. При этом Пушкин никак не мог избавиться и от другого воспоминания. Когда поэт был в Одессе, судьба столкнула его с еще одним предсказателем, неким греком, тот странным образом «повторил предупреждение петербургской гадалки об опасности для него беловолосого человека». А совсем недавно, незадолго до преддуэльных событий, встретившись случайно с Дантесом, Пушкин шутя будто бы сказал ему: «Я видел на разводе ваши кавалерийские эволюции, Дантес. Вы прекрасный всадник. Но знаете ли? Ваш эскадрон весь белоконный, и, глядя на ваш белоснежный мундир, белокурые волосы и белую лошадь, я вспомнил об одном страшном предсказании. Одна гадалка наказывала мне в старину остерегаться белого человека на белом коне. Уж не собираетесь ли вы убить меня?»