Войтоловская Львовна - Практические занятия по русской литературе XIX века

С самого начала работы студенты, как нам кажется, должны почувствовать сложность проблемы, трудность решения серьезных литературоведческих вопросов. Целью правильно поставленных практических занятий является пробуждение у студентов стремления самостоятельно искать пути для получения мотивированного ответа, и руководитель занятий должен увлечь их этими поисками. Разумеется, в ряде случаев у студентов не будет достаточно материала для более или менее отчетливого ответа на поставленный вопрос или ответ на него будет недостаточно аргументирован, но ведь и «большое литературоведение» не всегда может дать полный и аргументированный ответ. В попытке определить позицию Гоголя в споре Белинского с Шевыревым нашей целью является не столько научное решение проблемы, важной для выяснения идейных позиций Гоголя в 1830–е годы, сколько более скромная задача — подумать над новым материалом и попытаться самостоятельно ответить на поставленные преподавателем вопросы.

На консультациях преподаватель порой вынужден предостерегать студентов от излишнего углубления в дополнительный материал. Он должен четко представлять себе, чего ждет от аудитории, знать ее возможности и направить поиски в необходимом направлении.

Подготовленные отдельными студентами сообщения обсуждаются в группе. Представим себе несколько схематично ход этих рассуждений:

1. Возражения Белинского на статью Шевырева о драме Кукольника «Князь Михайло Васильевич Скопин–Шуйский» сводятся к двум моментам:

а) Белинский удивлен тем, что Шевырев посвятил разбору этой драмы такую большую статью (в двух книжках журнала). «Мне кажется, что такая критика себе дороже…» — говорит Белинский, выражая этим откровенное пренебрежение к Кукольнику и его драме.

б) Второе возражение Белинского направлено против шевыревского понимания роли драматурга–историка. По мнению Шевырева, драматург копирует историю, а не истолковывает и не воссоздает ее творчески. Белинский не соглашается с этим, защищая свободу творческой фантазии художника, которому свойственно «поэтическое откровение» в познании мира. Белинский говорит, что драматург и историк не только «списчики» и «копиисты» исторических событий, но их истолкователи, творчески воссоздающие картину прошлого.

В процессе коллективного обсуждения при выяснении вопроса о том, к Белинскому или к Шевыреву был ближе Гоголь, во-первых, в оценке Кукольника и его драматических произведений и, во–вторых, в понимании роли драматурга, пишущего на исторические темы, приходим к некоторым выводам.

Студентам известно, что Гоголь еще в Нежинской гимназии, особенно во время «дела о вольнодумстве», иронически и презрительно относился к «возвышенному» (как он прозвал Кукольника). Такое же отношение сохранилось у Гоголя и к Кукольнику— автору трагедий (X, 261, 279 и др.; XI, 148 и др.). Отрицательно оценивает Кукольника Гоголь и в ранее рассмотренной статье о журналистике. Говоря об отсутствии вкуса у Сенковского, Гоголь писал о том, что редактор «Библиотеки для чтения» «первый поставил г–на Кукольника наряду с Гёте» (VIII, 160), а в письме к В. В. Тарновскому утверждал: «Кукольник навалял дюжину дюжинных трагедий» (X, 279). Нет сомнения в том, что Гоголь, как и Белинский, не счел бы возможным посвящать разбору драмы Кукольника такую большую статью, какую написал Шевырев.

Что касается мнения Гоголя об изображении истории в художественных произведениях, то здесь на помощь приходит «Тарас Бульба». Возражая Шевыреву, Белинский пишет, что художник, воспроизводящий историческую эпоху, вправе во имя «идеальной верности» нарушать даже хронологическую и «фактическую верность». Так именно и поступил Гоголь в «Тарасе Бульбе». Гоголь, глубоко изучавший историю, философски осмысливавший ее, свободно нарушал хронологическую точность и никогда не стремился к портретному и биографическому сходству своих героев с историческими лицами изображаемого им времени. Он не уточнял время, описанное в своей «исторической повести». Ему важно было не скопировать исторические события, а передать «дух века» и «быт народа», и потому Гоголь опирался не столько на исторические документы, сколько на народные песни и думы. Ясно, что, как и Белинский, Гоголь не считал художника–драматурга «копиистом» или «списчиком» исторической действительности, как Шевырев.

Таким образом, напрашивается вывод о большей близости Гоголя к Белинскому, чем к Шевыреву и его статье о «Князе Михайле Васильевиче Скопине–Шуйском».

2. Переходим к разбору Белинским статьи Шевырева о «Трех повестях» Н. Ф. Павлова» (II, 133—136). Приступая к анализу соответствующего раздела работы Белинского, студенты останавливаются на стиле критика.

Не только прямая ирония и откровенная насмешка Белинского изобличают узость и ограниченность взглядов Шевырева, характерных для его оценки повестей Павлова. Белинский прибегает и к тону аффектированного восхищения по поводу того, что пишет Шевырев, обнажая этим банальность и ординарность его положений. Белинский показывает, что, восхищаясь «светскими» повестями Павлова, Шевырев по существу ничего о них не говорит.

Белинский еще ранее высоко оценил «Три повести» Павлова в статье «О русской повести и повестях Гоголя». Мнение критика о роли Павлова оказалось пророческим. Он предсказывал, что социальная проблематика не станет основной для писателя, который, по его мнению, не может подняться до постановки больших и сложных вопросов жизни. Справедливость этих суждений доказало время.

В качестве дополнительного материала привлекается коротенькая статья о «Трех повестях» Павлова Пушкина, предназначавшаяся для «Современника». Рассмотрение статьи Пушкина должно показать студентам, что в оценке Павлова поэт был близок к Белинскому. Как и Белинскому, Пушкину не нравилась позиция «Московского наблюдателя», напечатавшего статью Шевырева о «Трех повестях»: «Г. Павлова, — пишет Пушкин, — так расхвалили в М<���осковском>Наб<���людателе>, что мы в сих строках хотели ограничить наши замечания одними порицаниями…» (12; 9).

Известно, что прямых высказываний о «Трех повестях» Павлова у Гоголя нет. Однако на основании воспоминаний С. Т. Аксакова мы знаем, что Гоголь был заинтересован и первыми «Тремя повестями» Павлова, вышедшими в 1835 г., и вторыми его тремя повестями, появившимися в 1839 году. Он, по свидетельству Аксакова, видел в них «неотъемлемое достоинство: наблюдательный ум сочинителя и прекрасный язык» [414] Аксаков С. Т. История моего знакомства с Гоголем. М., 1960, с. 29–30. . В этом Гоголь не расходился ни с Пушкиным, ни с Белинским, высоко оценившими язык повестей Павлова и видевшими в них другие достоинства. Несомненно, что, как Белинский и Пушкин, Гоголь также видел эти достоинства не в «светскости» павловских повестей.