Дмитрий Сегал - Пути и вехи: русское литературоведение в двадцатом веке

Итак, целый пласт её — тот, который остаётся в наследие от древнего фольклора, — явно не подвержен процессам эрозии, «опускания», «задвижения». Выше мы отметили, что именно здесь велика возможность — и она вполне реализовывалась — обмена целыми текстами, диффузии их элементов, их адаптации и трансформации. Отметим, что довольно часто такое «заимствование» имело место ещё и потому, что, подобно материальным вещам, такие «чужие тексты» пользовались особым престижем.

Здесь мы подходим к очень важной теме, которая связана с понятием «канонизации», которое было упомянуто выше. Это тема «престижа». Только что мы отметили, что определённые темы, элементы и структуры фольклора вошли в литературную традицию всего человечества. Но что явилось причиной этого? Во всяком случае, не «престижность» этих моментов. Карл Густав Юнг предложил понятие архетипов коллективного бессознательного, которые, с его точки зрения, помимо того, что являлись абсолютно универсальными и всеобщими, выражали некоторые самые глубинные необходимые психологические комплексы человеческой психики, как, например, отношение к «другому» (anima или animus) . отношение к пространству (пребывание в центре — периферии — границе). Но отмеченные мною выше универсалии являются именно литературными. Их психологическое содержание, если таковое имеется, может быть совершенно разнообразным, контрастным и даже контрадикторным. О «престижности» фольклорных структур можно говорить лишь применительно к историческому периоду, когда они связываются с конкретными — обычно имеющими реального автора — текстами, во всяком случае, с текстами, авторы (или протагонисты) которых названы.

Не входя далее в сложный вопрос истории канона и каноничности, скажем лишь, что источником канонизации всегда является конкретное лицо, историческое или квазиисторическое, чей авторитет, престиж, слава, ореол заставили современников или потомков по-особому трактовать оставленные ими тексты, истории или легенды, с ними или их текстами связанные, а также (что особенно важно для литературы!) — их языковой и литературный узус, их рассуждения о языке, языковые правила и примеры, с ними связанные и т. п. Сюда же, как отдельный специальный пункт, можно включить и разного рода artes poesis, наставления по риторике, трактаты по поэтике, регулирующие место того или иного поэтического жанра в системе литературы.

Канонизация связана, прежде всего, с появлением письма и постепенным развитием института письменного сохранения словесности, вплоть до появления первых авторских копий книг, закрепления института переписывания этих копий, их хранения в специальных местах (при храмах, затем в библиотеках и хранилищах, скрипториях и т. п.). Так вплоть до появления книгопечатания и связанного с ним коммерческого воспроизведения и оборота книг.

Момент литературной эволюции связан, прежде всего, с процессом становления, кодификации и эволюции литературного языка. Здесь появляется и играет важную роль фактор престижности. Наиболее престижными становятся авторы и тексты, которые в наиболее совершенном виде представляют литературный язык. Этот процесс особенно ясно виден в истории римской литературы, где почти с самого её начала чётко вырисовываются две престижные линии: линия, связанная с греческой традицией и линия, связанная с сохранением римских древностей. Так ещё со времён античности в европейской традиции закрепляется уважение к престижу двух планов — престиж иностранной традиции (для каждой конкретной литературы в каждый конкретный период это может быть «своя» престижная иностранная словесность плюс две античные — греческая и римская) и престиж собственной «древности».

Наличие этих престижных пластов в литературе и литературном языке так или иначе ослабляет импульс литературной эволюции, делая каждое последующее явление, претендующее на место в каноне, частью этой общей системы. В конце концов, как крупные виды литературы, так и подвиды, выделяющиеся внутри них, остаются совершенно неизменными внутри общего семантического пространства литературы Запада (куда входят, конечно, и такие проблематичные с точки зрения этого определения литературы, как новая еврейская литература на языке иврит и новая турецкая литература, а с появлением глобализации и другие современные не западные литературы).

Подытоживая эту часть нашего рассуждения о проблеме литературной эволюции, сделаем вывод, что, с нашей точки зрения, подход, изложенный в работах представителей формальной школы, согласно которому литературная эволюция есть конкуренция литературных жанров внутри общей системы литературы, кажется, с одной стороны, слишком общим и не учитывающим почти универсальной тенденции к сохранению традиции, а с другой стороны, не объясняющим тех фактов действительного литературного развития, которые имели место.

Вопрос о содержании и механизмах литературной эволюции станет основным на следующем этапе существования литературной науки в Советском Союзе, в конце 20-х и в 30-х годах. Здесь надо вкратце подытожить то, что происходило в литературоведении и литературной критике в эти годы в плане внешних условий их работы. В самом общем плане динамику этих лет можно представить как постепенный, но с годами всё более усиливающийся процесс «огосударствления», или, как тогда иногда было принято говорить, «большевизации» этих областей. Выражался он в том, что от науки и критики всё более и более требовалось, во-первых, пройти процесс коммунистической консолидации в организационном плане за счёт ликвидации независимых или попросту беспартийных издательств, исследовательских организаций, органов печати, литературных объединений (иногда даже прямо примыкавших к партии, но независимо от её центрального руководства), а во-вторых, усвоить партийное содержание самих предметов и методов исследования и критики. При всём этом надо иметь в виду, что процесс «большевизации» вовсе не был равнозначен захвату всех командных постов и позиций теми, кто сами себя такими «большевиками» объявляли. Скорее, имело место нечто гораздо более запутанное и непрямое. Связано это было, скорее всего, с тем, что самозванные новоиспечённые литературные критики и публицисты самого крайнего, радикального коммунистического толка, вроде так называемых «напостовцев» (Г. Лелевич, Л. Авербах, И. Вардин), не были непосредственно «назначены», «откомандированы» партией на свои посты редакторов журналов и ведущих публицистов, а заняли их, так сказать, явочным порядком, используя, разумеется, свои чисто публицистические таланты полемистов, но также и свои партийные и комсомольские связи (например, один из ведущих деятелей ЦК партии по линии пропаганды и агитации А. Бубнов был близок к напостовцам).