Бенедикт Сарнов - Рассказы о литературе

Все тогда отвернулись от Некрасова. Он остался почти в одиночестве. Ему не подавали руки. Его, случалось, оскорбляли прямо в лицо. И не только те, кто искренне верил в его гражданскую несгибаемость. Нет, многие даже обрадовались случаю покричать: вот, мол, какой плохой человек ваш хваленый Некрасов! Он ничем не лучше нас!

Конечно, Некрасов страдал от всего этого: от непонимания, от злорадства толпы, от злословия и клеветы.

Но в душе он не сомневался, что рано или поздно все это сойдет на нет, и народ «всем миром» рассудит, велика ли его вина. А рассудив, скажет с присущей ему поистине народной мудростью: «Не всяко лыко в строчку». Или: «Кто старое помянет, тому глаз вон».

Тревожило и мучило Некрасова совсем не то, что люди будут вечно попрекать его этой виной. Его терзало совсем другое:

Вот чего больше всего на свете боялся Некрасов. Он боялся, что после совершенного «греха» с ним случится то же, что произошло с гоголевским художником Чартковым, у которого — помните? «и «позы, группы, мысли ложились принужденно и несвязно...».

Ну, а про тех, кто громко злорадствовал по поводу его «падения», кто с упоением и злобой поливал грязью его доброе имя, Некрасов хорошо сказал в другом своем стихотворении:

Заслуги Некрасова перед родной литературой, перед народом были так огромны, что все лучшие люди России уже давным-давно простили Некрасову его грех. И только один человек до последнего дня, до самого своего смертного часа не мог забыть про этот несчастный поступок Некрасова.

Этот человек был сам Некрасов.

За год до смерти он писал:

Таким страшным, таким жестоким и беспощадным судом совести судит себя поэт, что ему кажется, будто портреты мертвых друзей и те глядят на него с укоризной. В отчаянии он готов даже перечеркнуть всю свою жизнь, счесть ее бесплодной, никчемной, зряшной:

Конечно, это было несправедливым, чудовищным преувеличением. Но Некрасов не был бы великим поэтом, если бы не страдал так от сознания якобы бесполезно прожитой жизни, если бы не выразил свою боль с такой горькой и пронзительной силой.

Поэт именно тем и отличается от простого смертного, что он мучается, страдает, терзается «из-за пустяков». Вернее, из - за того, что принято считать пустяками.

Вслушайтесь в этот крик измученной, исстрадавшейся души:

Кто они, эти ликующие, праздно болтающие? О ком говорит Некрасов? Очевидно, не о палачах, не о жандармах. С ними ведь у него не было ничего общего! От них ему и уходить не надо было. Наверное, это сказано о партнерах по Английскому клубу, с которыми ему случалось иногда встречаться за карточным столом, и вообще о людях этого круга. Но разве кому-нибудь из его клубных знакомых пришло бы в голову так мучительно стыдиться своего выигрыша или проигрыша? Разве кому-нибудь из них его компания — компания благовоспитанных, хорошо одетых людей, небрежно тасующих колоду карт или кредитных билетов, — могла вдруг представиться жутким сборищем преступников, «обагряющих руки в крови»?

А вот другие стихи, другого поэта:

Кто это с отвращением читает свою жизнь? Может быть, какой-нибудь преступник? Или уж, во всяком случае, дурной человек?

Нет! Это написал о себе и о своей жизни Александр Сергеевич Пушкин. Гений, мудрец, смельчак, свободолюбец. Один из тех, кем человечество может гордиться.

Может быть, Пушкин намекает тут на какие-то свои тайные грехи, о которых нам ничего не известно, но о которых сам-то он знал лучше, чем мы с вами?

Нет! Просто он видит в себе то, что было, есть и будет в каждом человеке. Но не каждый имеет мужество в себе это увидеть. И уж тем более не каждый будет так настойчиво и безжалостно терзать свою душу напоминанием об этом.

Обыватель, если даже и осознает, что совершил не слишком благородный поступок, постарается как можно скорее об этом забыть, вытравить из своей души все, что ему о нем напоминает.

Поэт говорит: «Но строк печальных не смываю...»

...Однажды, встретив на Невском проспекте одного своего приятеля, Пушкин сказал ему:

— Каким подлецом я себя чувствую!

— Почему? — удивленно спросил приятель.

— Сейчас встретил Николая Павловича и говорил с ним.

Представьте себе, что император Николай Павлович заговорил бы не с Пушкиным, а с каким-нибудь самым обыкновенным своим подданным. Каким бы счастьем была для подданного эта беседа! С каким восторгом рассказывал бы он каждому встречному о ней! как был бы осчастливлен уже тем, что император обратил на него внимание!

Но почему же в таком случае Пушкин чувствовал себя «подлецом»?

Да очень просто! Потому что он разговаривал с царем не так, как ему хотелось. Потому что не высказал в глаза всего того, что думал.

Все дело в том, что у поэта и у обывателя разные меры низости и благородства.

Мирно поговорив с императором, Пушкин поступил как обыкновенный, нормальный человек того времени, и это показалось ему подлостью. Ему самому его поступки казались обыкновенными и нормальными только тогда, когда он вел себя, как герой. Или, по мнению обывателей, как безумец.

Как известно, император Николай, вступив на трон, вернул Пушкина из ссылки. И даже милостиво обещал, что сам будет его цензором. Может быть, он хотел покрасоваться перед Пушкиным своим великодушием. А скорее, у него был расчет: при влечь к себе сердце великого поэта, сделать его своим сторонником.