Сергей Серебряный - Писатели Востока — лауреаты Нобелевской премии

Отрицание отрицания не обязательно приводит к утверждению, а революция не всегда означает созидание. Утопическое представление о новом мире предполагает устранение мира старого. Подобная теория социальной революции навязывается и литературе, тем самым и этот заповедный сад творчества становится ареной борьбы: ниспровергнуть предшественников, растоптать культурные традиции и начать все с нуля — хорошо лишь то, что ново. Таким образом, история литературы интерпретируется как непрерывные скачки и катастрофы.

В реальности писатель не в силах исполнять роль Творца, как не может он и вырасти в собственных глазах до фигуры Христа; посягнув на такое в помрачении рассудка, безумец станет воспринимать внешний мир как химеру и адское узилище, в коем невозможно существовать. Если авторское «я» потеряет над собою контроль, мир превратится в настоящую преисподнюю для остальных людей. Разве не так? Мало того, что сам человек приносит себя в жертву во имя грядущего, но вслед за ним такими же жертвами становятся и другие.

Впрочем, не стоит спешить и делать скоропалительные выводы относительно истории XX в. Если попытаться втиснуть ее в рамки какой-то идеологии, то можно считать, что она написана напрасно, и потомкам, вероятно, придется переписывать ее заново.

Писатель не является и пророком, но он — наш современник и способен разоблачить обман, исправить заблуждения, четко разглядеть, что происходит в окружающей жизни, пристально вглядываясь при этом и в себя самого. Впрочем, вполне возможно, что писательское «я» само пребывает в состоянии сумятицы, поэтому, задавая вопросы миру или другим людям, писателю не мешает разобраться и в себе самом. Различные беды и напасти обычно приходят извне, но и сам человек из-за трусости, робости или просто вздорности способен умножить собственные страдания и принести горести другим.

Людские поступки зачастую необъяснимы, и человек весьма смутно представляет, каков он есть на самом деле. Между тем литература предполагает прежде всего обращение взгляда на самого себя, причем в моменты такого самосозерцания возникают некие лучи, которые как бы освещают человека изнутри.

Литература по своей природе не предназначена для того, чтобы ниспровергать или разрушать. Ее ценность заключается в способности разглядеть и показать истинную суть мира и людей, которую обычно знают мало и плохо или, думая, что знают, на самом деле представляют себе неверно. Полагаю, что именно правда является самым основным и несокрушимым качеством литературы.

На пороге новый век, не стану говорить, насколько он действительно новый, однако замечу, что литературная революция и революционная литература после краха идеологии, которая вела их за собой, зашли в тупик. Тень, которую более столетия бросала на мир социальная утопия, рассеялась. Освободившись от разных «измов», литература должна вновь вернуться к сложным и непреходящим обстоятельствам, сопутствующим человеческой жизни, поскольку тяготы человеческого бытия по существу изменились мало. Они по-прежнему являются главной и вечной темой литературы.

Новый век представляется эпохой без предсказаний и обещаний, что, на мой взгляд, совсем неплохо. Роль писателя как провидца и арбитра себя исчерпала. Многочисленные прогнозы, сделанные в прошлом веке, оказались ложными. Так не лучше ли ожидать будущее, следя за его приближением внимательным взглядом, нежели создавать вокруг него новые суеверия? Что до самого писателя, то ему пора вернуться на место свидетеля и очевидца событий, возможно, тогда он сможет явить правду жизни.

Впрочем, это вовсе не значит, что следует приравнять литературу к записи фактов. Надо сказать, что факты и доказательства, представленные в подобных текстах, обычно столь скудны, что скорее скрывают от нас причины и механизмы возникновения тех или иных явлений. Настоящая же литература способна показать их досконально, поскольку она может объяснить логику развития событий, взирая на них из глубин человеческой души. В этом состоит сила литературы, если, разумеется, писатель именно таким образом создает достоверную картину человеческого бытия, а не занимается бессмысленными манипуляциями.

От глубины проникновения писателя в правду жизни зависит ценность произведения, и правду эту невозможно подменить никакой словесной игрой или художественными изысками. В самом деле, ведь о правде жизни говорят все, кому не лень, но понимают ее разные люди по-разному. Тем не менее, с первого взгляда можно увидеть, насколько точна и достоверна картина бытия отдельного человека и сообщества людей, или, наоборот, сколь сильно она искажена. Но рассмотрение правды или неправды лишь как повода для умозаключений и далеко идущих выводов — дело литературной критики определенного идеологического толка, не желающей отступить от своих догм. Подобный принцип к собственно литературе имеет весьма отдаленное отношение.

Если же обратиться к фигуре писателя, то его готовность ориентироваться на правду жизни не сводится к проблеме творческого метода — она теснейшим образом связана с самой авторской позицией. Правда или неправда, рождающиеся под его пером, дают представление о том, насколько писатель был искренен, когда за перо брался. В этом случае правда выступает не только как мерило литературной ценности, но одновременно обретает и этический смысл. Писатель не обязан принимать на себя миссию морального наставника. Изображая разных людей или многоликие миры, он в то же время раскрывает самого себя — показывает все тайные уголки собственной души. Для писателя правда в литературе едва ли не равноценна морали, а для самой литературы — это высшая мораль.

Пусть литература основана на вымысле, но для взыскательного художника она в любом случае предполагает изображение правды человеческого существования, и именно из этого источника и в былые эпохи, и в наши дни черпают жизненные силы бессмертные творения. Вот почему никогда не устаревают ни греческие трагедии, ни произведения Шекспира.

Литература вовсе не является слепком с реальности. Она проникает не только во внешние слои действительности, но внедряется и в ее глубины. Разоблачая ложь, она способна с дольних высот обозреть повседневные явления бытия, широко охватив их своим взором и показав их причинные связи.

Конечно, литература прибегает к образному изображению, но подобное путешествие духа вовсе не является самоцелью. Образ, лишенный выстраданной правды, есть не более чем пустотелая конструкция, оторванная от человеческого опыта, свидетельствующая лишь о немощи и бесплодии автора. Произведение, в которое не уверовал сам писатель, вряд ли затронет и читателя. В самом деле литература вовсе не обращается только лишь к опыту повседневной жизни, и писатель не всегда довольствуется своим собственным опытом. Писатель слышит и видит что-то еще, он, скажем, читает то, что написали его предшественники. И с помощью своеобразного передатчика, каковым является язык, он может пропустить все это через свои собственные чувства. В чем и заключается магическая сила языка литературы.