Александр Лавров - Русские символисты: этюды и разыскания

Над зеркалом сгибаясь, размеренным лучом
Блистают шестиножки под выпуклым стеклом.

Их сестры, в пышной люстре, смеются с потолка,
Глядя, как с цветом кружев слилась моя рука,

Как странно-бледен, в глуби сияющих зеркал,
Под сном венецианским моих грудей овал [653],

Миров зеркальной жизни раскрыта глубина,
И я, себе навстречу, иду, повторена;

Иду, смеюсь, шепчу я: «Итак, я вновь жива!»
А на грудях трепещут живые кружева.

Что же делать теперь мне, если жизнь переломлена?
В мгле волшебно-вечерней над усадьбой разгромленной [655],
Над столбами пожарищ я склоняюсь в последний раз…
Кто со мной? — мой товарищ, этот тихий закатный час [656].

Что отыщется в пепле? что найти мне желаннее?
Обгорелые стебли мной любимой латании!
Переплет от тетрадки, — дневника позабытых лет?
Иль под старой перчаткой из ларца дорогой портрет? [657]

Не хочу ничего я: все, что было, отброшено! [658]
Да не встанет былое, гость отныне непрошенный!
Меж развалин усадьбы не пойду я на поиски:
Только в сердце сломать бы этот ужас слепой тоски! [659]

И куда не пойду я от столба перепутия [660],
Захочу ль поцелуя, захочу ль новой жути я, —
Не вернусь к этим липам, к этим призракам прошлых лет, —
Пусть здесь вороны, с хрипом, расклюют дорогой портрет [661].

Как острый ликер — этот воздух,
С зеленой маркой: «Апрель».
Ласточки, под крышею, в гнездах,
Как влюбленные, щебечут мне: «Нелли!»

Солнце ярче огней ресторана…
Ах, покрыть бы его колпачком!
Меж березок-белянок мне странно,
Но они говорят мне: «Ты — дома!»

На мне светло-серое платье;
По моде, я шляпу сняла.
Кто за это утро заплатит,
В которое так весела я?

Ласточки щебечут мне; «Нелли!»
Прополз коронованный уж.
Не он ли, старый бездельник,
Меня пригласит на ужин?

Городская весна расплескалась
Вдоль по улицам грязью кофейной;
И тропы, чтоб пройти, не осталось
Через площадь до бани семейной.
Но безумолчно хлопают двери,
За четой принимая чету:
Словно звери добычу к пещере,
Господа волокут красоту.

Подъезжают в закрытой пролетке
Словно дамы под белой вуалью;
Подъезжают беспечно красотки,
С перекинутой за-плечи шалью;
Приближаются пары попроще;
В картузе он, в платочке она,
Или юноша, длинный и тощий:
На подруге — плакат: «продана».

Двери хлопают. В воздухе гретом,
Где стучит беспрерывно сверчок,
С адвокатом, с купцом иль с поэтом [664]
Запирается кто на крючок? [665]
В водяной обстановке свиданий
Там, за час, что изведать дано? [666]
Ах, вы бани! семейные бани!
Вижу: вешают надпись — «полно!»

Милый «Lift» с лиловой неулыбкой,
Ангел, мальчиком наряженный ошибкой,
На восьмой меня протяжно проэтажь,
Милый «Lift» с лиловой неулыбкой,
Подымающихся поздний паж!

Посмотрю, припомню, позабуду,
Каменный зрачок, подобный изумруду,
Фиолетовость полувампирных губ,
Посмотрю, припомню, позабуду
В ангелочка превращенный труп [668].

Но, грудь с грудью, на дневной кровати,
Тайно вдруг найду в кольце своих объятий
Ангелочка мертвого, как ты, точь-в-точь:
Грудь под чьей-то, на дневной кровати,
Я тебя в свою пролифтчу — ночь!

Открываю глаза и гляжу в пустоту.
Кто-то провел
В темноте огневую черту.
Мол [670];
Белые гребни
Разбитой волны;
Столб луны,
Я стою на прибитом щебне [671].

Это было,
А, может быть, этого не было.
Мертвое тело на поверхность всплыло…
Или только сердце потребовало,
Чтобы что-нибудь было.

Зыбью прибрежной раздроблена
В море луна.
Я на моле стою, опечалена, сгорблена,
Одна.
Полосами: сиянье и мрак;
Во мгле мигает маяк;
Никто моей печалью не тронется.
Нет, не так! [672]
Это — бессонница:
Луч провел на полу огневую черту,
Я, проснувшись, гляжу в пустоту.

Да, в жертву тебе я все принесла:
Богатство, — хотя б оно было не право, —
Известность, — хотя б она дышала отравой [674],
Любовь, — хотя б она продажной была!

Я все отдала ради поцелуев твоих:
Как свои бриллианты, так и свои улыбки,
Свои мечты, как свои ошибки,
Свои безумные ночи, как свой священный стих.

Я все, я все положила к твоим ногам:
Я целовала покорно у тебя колени,
Я принимала с восторгом боль унижений [675], —
И думала, что все люди завидуют нам.

И ты, склонив свой земной ореол,
Брал это тело, и эти стоны слушал,
Целовал эти губы и убивал эту душу,
Взял все, что могла я дать, — и ушел.

Я желала бы снова веселья и смеха,
Но как мне жить без тебя.
Кутаюсь в белые волосы меха,
Концы боа теребя.

Дерзко заглянул мне в лицо прохожий —
Ах, я иду пешком.
Мы с ним когда-то гуляли тоже,
Но вдвоем.

Majestic, Soleil, пассаж, квисисана,
Дневные витрины, толпа —
С каждым шагом в сердце новая рана,
Но боль тупа.

В три ряда экипажи, авто, пролетки [677].
Кто-то поклонится мне.
Он еще не забыл обедневшей кокотки,
Но былое — было во сне! [678]

Голову подыму из белого меха,
Концы боа теребя.
Кто хочет со мной веселья и смеха? —
Нет , мне не жить без тебя.

Глянец яблок, апельсинов круговые кирпичи, —
Вся витрина магазина блещет, близится, кричит!

Рев авто, свистки циклистов, трама гуд и трама звон…
Вьет [680]вечерняя столица роковой водоворот.

Что ж, под шляпкою измятой, грусть в глазах, ты медлишь час?
Пред иконой, — ах! — так тает в церкви блещущей свеча.

Не придет он, обманул он! Яркость грохота кругом,
Жизнь поет угрюмым гулом: «Он с другой! с другой! с другой!»

Что ж ты гнешься низко, низко, цветик бедный на лугу? [681]
Рев авто, циклистов взвизги, трама звон и трама гуд…

Не уступи под гнетом лени,
Жизнь требует вновь пестрой дани:
Еще томлений,
Еще страданий!

Иди, где дымны влагой дали:
На небе утром роза будет! [683]
О чем гадали,
Ум позабудет! [684]

И будь, в пути слепом, иная,
Забыв садов греховных розы,
Припоминая
Все, словно грезы!