Мередит Маран - Зачем мы пишем

Я рано поняла, что могу зарабатывать столько же денег, если буду писать для журналов, сколько я могла заработать преподаванием, но писать для журналов намного легче. Я автор художественных произведений. Хочу ли я тратить три месяца на статью про глобальное потепление для журнала Nation за семьсот долларов или предпочту писать про туфли для Vogue — и на эту работу уйдет три часа, а заплатят мне три тысячи долларов? Спрашивать дважды не придется. Едва ли когда-нибудь я отказывалась от задания для журнала. Я романист, поэтому весело делать что-то, с чем я расправлюсь за одну ночь. Когда я сижу дома годами над своими романами, мои друзья могут увидеть мое имя в журнале и знать, что я жива.

Только на последней неделе я написала работу для каталога, который продает «инструменты для писателей». Они делают книжечку о писателях и их талисманах, чтобы продавать ее через каталог. И попросили меня написать восемьсот слов, за что мне дали подарочную карту на двести долларов. Я подумала, что больше энергии потрачу на то, чтобы отказать им, чем сделать. Поэтому я написала о том, как мне нравится, когда моя собака рядом, когда я пишу.

Нехудожественная литература в корне отличается от художественной. Если пишешь книгу на восемьсот страниц о чихуахуа, нужно быть уверенной, что никто не сдаст свою книгу про чихуахуа раньше тебя. С романом нет никаких проблем.

Когда я дошла до середины «Правды и красоты», нависла угроза, что кто-то еще пишет книгу о моей подруге Люси Грили. Поэтому я продала незаконченную вещь, дабы быть уверенной, что у меня есть на нее издатель. Но я все равно собиралась написать эту книгу, независимо от того, купил бы ее издатель или нет.

Что касается художественной литературы, я никогда не продавала незаконченную книгу и никогда не буду. Я пишу художественные произведения только для себя. Пишу книгу, которую сама хочу прочесть. Это история в моей голове, которую я не могу найти в существующих книгах. Возможный коммерческий успех книги на меня не влияет.

Только надо помнить: написание книги не излечивает рак. Это литературная выдумка. Если я напишу что-нибудь ужасное или странное, отлично. Если я сдам книгу, а мой издатель скажет: «Энн, это не для нас», если я не соглашусь с их критикой, то скорее пойду к другому издателю, нежели внесу изменения.

Когда я закончила «Заложников», редактор, читавший книгу, сказал: «Мне нравится, но я кое-что убрал бы. Этот русский персонаж ужасный». Я ответила: «Я уважаю ваше мнение. Удачи вам в жизни». К счастью, что у меня не было контракта с его издательством, поэтому мне не пришлось убирать русского. Никогда не хотела чувствовать себя окольцованным человеком.

Я постоянно говорю: у меня была исключительная, великолепная писательская судьба, поскольку мне было дозволено ей обладать. Я чувствую, что мне очень повезло.

Я опубликовала первую книгу, когда мне было двадцать семь, в годы, когда издательства хотели быть лояльными по отношению к своим писателям, даже если их книги не продавались миллионными тиражами. В начале своей карьеры я была среднестатистическим автором. Загляните в любой словарь и почитайте определение среднего писателя — вы найдете мой портрет. Я получила сорок пять тысяч долларов за «Святого покровителя», пятьдесят тысяч за «Тафт», пятьдесят пять тысяч за «Ассистента волшебника». Писательство было моей работой, и мои авансы медленно, но стабильно росли, как зарплата в офисе.

Я не знаю больше никого, кто получил бы за первый роман сорок пять тысяч долларов.

Все думают, что Лиз Гилберт стала невероятно успешной с первой книги, но «Есть, молиться, любить» была ее четвертой! До этого она опубликовала прекрасный сборник рассказов, роман и биографию. Никто не понимает, что она не мгновенно добилась успеха.

В наши дни издатели смотрят лишь на объемы продаж, и, если книга не приносит желаемых сумм, ты пролетаешь. Мне повезло, что именно моя четвертая книга стала большим хитом. Успех не запудрил мне мозги, но мог бы, если вдруг моя первая книга стала бы популярной.

Лучшим моментом в моей писательской жизни было получение премии Orange, отчасти потому, что я не получила ее за «Ассистента волшебника». Когда я ее не получила, я думала, что все в порядке: во-первых, я уже все равно была номинирована; во-вторых, выиграла Кэрол Шилдс, а она это заслужила. Но при получении премии я думала: «Боже, это правда лучше. Это гораздо веселее проигрыша».

Мой отец, мачеха, муж, родственники, жившие в Англии, — все собрались на церемонии в Лондонском оперном театре. Это был такой блестящий вечер, великолепие било через край.

Особенность моей психики состоит в том, что мне тяжело осознавать момент, когда я выигрываю. Но я чувствовала его, и это было прекрасно.

Когда мои книги начали продаваться большими тиражами, кое-что изменилось в моей писательской жизни: я получала лучшие номера в отелях.

В бытность мою начинающим писателем я ездила в туры по стране, чтобы поддержать распространение своих книг. На это мне выделяли определенный бюджет. Мне нужно было посетить двадцать три города на три тысячи долларов.

Теперь все изменилось. У меня самый потрясающий рекламный агент. Говорите, что хотите, про редактора и агента, но именно рекламный агент сделает вас либо звездой, либо сломает. Мой рекламный агент был со мной с «Заложников». Стала ли моя карьера успешнее, потому что рекламный агент стал лучше? Скорее всего.

Когда мой последний редактор получила работу в другом издательстве, она хотела, чтобы я ушла с ней. Я сказала: «Знаешь, я ни за что в мире не уйду от рекламного агента. Тебе придется заставить ее тоже перейти». Мой рекламный агент — архитектор моей жизни. Она звонит и говорит: «Они хотят, чтобы ты сделала вот это в Висконсине». Я отвечаю: «Если ты так хочешь, я это сделаю». Для меня нет ничего важнее моего времени, а она за него отвечает.

У моей подруги скоро выходит книга. Она первый раз работает с новым издательством, и у нее отвратительный рекламный агент. Я стараюсь не говорить ей: «Все плохо. Если у тебя настолько плохой агент, значит, все кончено».

Я очень правдолюбивый человек. Я знаю, что, когда пишу, буду продолжать говорить себе правду обо всем. В то же самое время я слишком хорошая девочка, поэтому не хочу писать то, что причинит другим боль или расстроит их. Я не написала бы «Правду и красоту», если Люси не умерла бы.

Сейчас я приближаюсь к отметке в пятьдесят лет. Самое время уметь писать обо всем, о чем хочу. Я не хочу себя ограничивать, пытаясь сберечь чувства того или другого человека.