Жан-Поль Рихтер - Приготовительная школа эстетики

Эту навязчивую идею совершенно невозможно отнять у «Библиотеки», и иной раз получается даже, что выходит в свет самое великолепное и превосходное сочинение, — пусть то будет, например, эстетический состоящий из программ и лекций трактат, — так стоит ему только очернить «Библиотеку» на каком-нибудь полулисте (лучше сказать, замараться об нее) или, может быть, обмолвиться о том, что, мол, она глупа и что облачение ее (как и больших «Библиотек») из свиной кожи и содержание тоже свинское, — и вот за все время не было еще случая, чтобы она осталась довольна таким сочинением (которое так принижает ее) и чтобы она превозносила его. Ответ у нее моментально готов — сочинитель будто бы оттого ругает ее, что еще раньше его ругали в ней, — как будто извечная антипатия с ее стороны не предполагает такую же извечную — с его... Господа, я надеюсь, вы не записываете мои слова, — чтобы они не попали в печать, потому что иначе нетрудно догадаться, что скажет «Библиотека»... Боже, неужели кто-нибудь еще не знает, как тупо и плоско попирала она Тика и тысячу других писателей просто потому, что те посылали ее ко всем чертям? Но будем Сократами — пусть мягкость будет признаком гнева, как у афинянина! Мне бы эту черту Сократа, и я бы сказал примерно так: несомненно, «Библиотека» пишет превосходно обо всем, о чем не может судить, за исключением, однако, философского и поэтического разделов. Тут она, можно сказать, стоит на двух ахиллесовых пятах.

Сначала пощупаем философскую. Остатки Вольфа, от Лейбница нет и остатков, — плоская философия кандидатов богословия; ей, как всем недалеким людям, все ясно именно там, где как раз начинается темнота и возникает проблема; напротив, в полновесном глубокомыслии, например, Якоби ей чудится ночь и пустота; вот какие силы противопоставляет эта добрейшая «Библиотека», как все старушки, недурно помнящая свою молодость и плохо осознающая происходящее вокруг, вот что противопоставляет она острому трезубцу философского духа эпохи — духа, который нигде еще, кроме Греции, не являлся народам в таком вооружении. Отчего никто и не обращает внимания на то немногое, что успевает проворчать и прошипеть милая старушка в роли философского оппонента эпохи, — а обращают внимание только старые берлинцы и сельские проповедники или деловые люди, которые, только когда умирают, уходят в прошлое в ногу со своим временем. Уже Гаманн, — а он, рожденный как бы вместе с вечностью, заранее предвидел грядущие эпохи, — Гаманн с помощью своей выпуклой линзы и в своей великолепной манере продемонстрировал ей в нескольких трактатах, каждый объемом в двадцать третью долю алфавита [236], в виде одного луча все библиотечные цвета, преломляющиеся по-разному — на лучи богословские, поэтические философские, орфографические Теперь он только еще подчеркнул бы ее чистоту — неподверженность заразе новейших философских учений и в подтверждение своего мнения сослался бы на многочисленные известные медицине примеры того, что люди (не о «Сократе» речь), страдавшие чахоткой, французской болезнью и прочим, не заражаются чумою и остальными эпидемическими недугами, но сохраняют свою чистоту в нетронутости.

Что касается ее поэтической стороны, то есть прозаической, не станем преувеличивать значения «Библиотеки» коль скоро никто не припоминает ее и не вызывает из царства теней эту сторону, кроме самих издателей Не бывало случая, чтобы духу ее привиделись поэтические духи; если не удается хорошенько отругать сочинения более или менее романтические, вроде шлегелевского «Флорентина», «Снов» Софии Б. {3} и «Титана», то «Библиотека» говорит, что ей не по себе вблизи них, — так лошади беспокоятся и нетерпеливо бьют копытом в тех местах, где водятся привидения.

И только один отдел «Библиотеки» занят сейчас достойными людьми — это критика романов; благодаря какому-то счастливому случаю здешние головы делают для плохих романов больше, чем самые хорошие, потому что упорнее ищут их недостатки и решительнее казнят их Так в Португалии, рассказывает Твисс, принято нанимать на повременную работу павианов, чтобы те (от людей этого добиться было бы потруднее) тщательно выискивали у последних вшей и уничтожали их.

Только один рецензент еще лучше, — это рецензент большинства моих сочинений, — он павиан и вошь одновременно.

Но довольно! Журнал существует, и дела его в целом идут хорошо: ни один не продается так часто... покупателями, и он не выходит отдельными номерами, — такого он не выдержал бы, — а сразу толстым томом, в котором каждому найдется о чем почитать; можно надеяться на то, что тома такие будут непрестанно и беспрерывно пухнуть, а это в связи с одним особым обстоятельством крайне желательно: я обнаружил, что все издание в целом, словно Сивиллины книги {4} , с каждым годом продают все дешевле и дешевле — по мере того как число томов растет, откуда следует, что, сохранись эта замечательная обратная пропорциональная зависимость между ценой и толщиной и впредь, и мы можем рассчитывать приобрести его в конце концов совершенно бесплатно, а именно тогда, когда число томов будет измеряться достаточно большой величиной, то есть будет чудовищно велико.

Почтеннейшая аудитория! Как и восемь лет тому назад, я намеренно представил дело так, будто «Библиотека» еще жива. Однако она испустила дух в более чем переносном смысле. Больше всего теряет от этого, видимо, сам лектор, ибо прежде всякий раз, когда ему нужно было тереть сатирические краски для локальных цветов рецензентов, он первым делом осматривался в поисках Николаи с его «Библиотекой» и никогда не уходил с пустыми руками: теперь он сидит на стуле, а руки пусты, ибо всякая шутка в адрес рецензентов бледна, коль скоро во все времена и у всех народов они летают безымянными осами-нехристями, тогда как весьма полезно несколько индивидуализировать рецензента, обрушиваясь на крещеное осиное гнездо с его доподлинно известным христианским именем. В распоряжении лектора остались одни «Верхненемецкие литературные известия», но это слабая замена, потому что вид у них самый жалкий. Но вот и они отправились теперь в царево теней и уж больше не отбрасывают тени. О, горестная жизнь! То немногое, что заключают в себе «Гёттингенские ученые уведомления» и всякие другие известия, держится недолго и исчезает бесследно. И только, говорят, милейший Меркель еще рецензирует, сидя в Ревеле {5} О если бы он жил поближе к нам, если бы голос его был слышнее! Всякий раз, когда дух лектора утомлялся и остывал, Меркель и ему подобные служили настоящим раздражающим средством, будившим в нем сатирическую жилку, служили горчичником, тонизирующим средством, отворотным зельем, змеиным ядом, — и этим объясняется, почему некоторые чрезмерно благожелательные друзья сравнивали настоящего лектора с соловьем, который даже в пору полного бессилия и безголосия немедля начинает бодро щелкать и заливаться трелями, стоит угостить его большим живым пауком И на деле, пусть только время от времени лектору дают проглотить хорошего критического паука, — останется только дивиться его мощным щелчкам.