Алексей Зверев - Мир Марка Твена

«Парохо-о-од!» Словно бы взрывался раскаленный, неподвижный воздух, и все оживало под выцветшим от зноя небом, когда на дальнем горизонте чуть заметной струйкой обозначался приближающийся к Ганнибалу дымок. Первым его всегда замечал негр-возчик. На зависть мальчишкам, дежурившим у причала, возчик обладал необыкновенным зрением и громовым голосом. Мальчишки являлись на свою добровольную вахту с утра. К полудню слезились от напряжения глаза, уставшие обшаривать пустые пологие берега Миссисипи, разлившейся здесь широко — почти на полтора километра. Синел вдали непролазный лес, и все так же поблескивала под солнцем медленная зеленовато-коричневая вода.

«Пароход иде-ет!»

Теперь уже ясно видится силуэт острого, длинноносого судна, сверкающая стеклом и позолотой лоцманская рубка, надраенные палубы, окруженные белыми поручнями. Дым становится особенно черным и густым: считалось шиком, подходя к пристани, приветствовать собравшихся на ней дымовым салютом, и в топки подбрасывали специально заготовленные смолистые сосновые поленья. Пронзительный гудок сливается с восторженными криками встречающих. Приготовлены сходни, матрос вот-вот бросит на причал туго свернутый канат. Теснятся на верхней палубе пассажиры. Капитан стоит у большого колокола — спокойный, полный сознания собственной важности.

Весь городок, минуту назад погруженный в мирную дрему, сейчас охвачен бурной деятельностью. Брошены палочки, которые от скуки обстругивали приказчики, развалившись на плетеных стульях перед лавками, куда редко кто заходит. Гремят по мостовой тележки, нагруженные нехитрой поклажей. Обгоняя друг друга, несутся к реке мужчины, дети, собаки, разбегаются испуганные свиньи, копавшиеся в кучах арбузных корок. Даже местный пьяница и бездельник Джимми Финн, дни напролет отсыпающийся в тени прямо на земле, вылез из своего убежища, разбуженный поднявшейся суетой.

А горластый речной красавец — медная обшивка, две высоченные трубы, разрисованные кожухи над колесами, название, выписанное затейливыми буквами, — швартуется, взбивая воду пеной. Звонит колокол, начинаются высадка и посадка. Сгрудившись на баке, команда лениво разглядывает привычную суматоху. Скоро спустят флаг и судно двинется дальше, вниз к устью Миссури или вверх к Сент-Полу. И сколько еще будет по пути таких же, как Ганнибал, невзрачных, заспанных городков!

С прощальным звонком чудо кончится — до вечера, когда острый глаз возчика снова различит дымок: это подходит встречный рейс. Тогда все повторится — гомон, беготня, восторги. Жизнь опять встрепенется, пусть на мгновенье. Без таких мгновений она была бы, наверное, совсем тоскливой.

Идет пароход…

В детстве у Марка Твена не было желания сильнее и заветнее, чем стать матросом, самому надеть белую форменку юнги или промасленную куртку механика, затянуться широким кожаным поясом, выучиться словечкам, какими щеголяли речные волки, и когда-нибудь пройтись по улицам Ганнибала раскачивающейся походкой лоцмана, привычного к качке и штормам.

Об этом грезили все мальчишки Ганнибала. Знали назубок самые знаменитые истории о крушениях, пожарах и взрывах, которые случались на реке постоянно. В воскресной школе давали клятвенное обещание хорошо себя вести и надеялись, что бог их за это вознаградит, позволив сделаться пиратами. Играли в лоцманов и капитанов, в палубных матросов и кочегаров.

Один из них удрал в Сент-Луис — большой город, построенный там, где сливаются Миссисипи и Миссури. И вдруг вернулся помощником механика. Он разгуливал в перепачканных маслом штанах и сыпал пароходными терминами, как будто всем прекрасно известно, что такое бакборт или форштевень. Когда его судно стояло в Ганнибале, он нарочно чистил у поручней какой-нибудь болт, чтобы былые приятели оценили, как ему повезло. А приятели, столпившись на берегу, жадно его разглядывали и испытывали сложное чувство — не то восхищение, не то ненависть.

Потом начали уезжать и они сами. Сыновья священника и почтмейстера становились лотовыми на «Поле Джонсе» или рулевыми на «Большой Миссури», на худой конец — хоть пароходными кассирами, буфетчиками, судовыми клерками. Река тянула к себе неодолимо. На реке была настоящая жизнь.

Через много лет Марк Твен — знаменитый писатель, объездивший полмира, — скажет, что нигде ему не встретилось людей совсем незнакомых и необычных, потому что всех их он уже успел перевидать в юности, на реке. Да и в самом деле, сколько пересеклось здесь — на речном пути от верховий Огайо до Нового Орлеана — жизненных дорог, сколько человеческих судеб здесь складывалось и разбивалось!

Плыли вверх и вниз по Миссисипи фермеры и коммерсанты, промышленники и политики, странствующие актеры, профессиональные карточные игроки, искатели удачи и легких денег, вчерашние английские крестьяне и немецкие пекари, побросавшие на родине свой жалкий скарб, а теперь мыкавшиеся по Америке, которая издалека казалась им райским уголком. Плыли работорговцы и везли в трюмах свой живой товар — чернокожих невольников. Плыли бродячие проповедники, и шарлатаны, по линиям ладони и по шишкам на черепе бравшиеся предсказывать человеку его будущее, и земельные спекулянты, и обнищавшие европейские дворяне, которые приглядывали богатых американских невест, и голодные циркачи, устраивавшие представления прямо под открытым небом на главной площади богом забытых городков.

У всех были свои планы, свои надежды, порой сбывавшиеся, но чаще, гораздо чаще шедшие прахом, разбиваемые жестоко и беспощадно. Кто-то, отчаявшись, пускал себе пулю в лоб, другие, перетерпев невзгоду, придумывали для себя новый и, казалось, безошибочный проект счастья, а придумав, бросались на пристань, чтобы первым же пароходом отправиться дальше по реке — вверх или вниз, навстречу обманчивой и дразнящей удаче.

И однажды настал день, когда река позвала к себе подростка из Ганнибала так властно, что он не смог сопротивляться.

Он сделался лоцманским «щенком» — так называли взятых в обучение молодых бестолковых парней, из которых со временем вырастали настоящие хозяева Миссисипи. Он водил пароходы по ее притокам и протокам, а фарватер великой реки изучил, как собственную ладонь, за те четыре года, что продолжалась его лоцманская служба. Много лет спустя он воспел эту реку и кипевшую на ней жизнь в книгах, которыми и сегодня зачитываются во всех странах света.