Мария Боброва - Марк Твен

Сатирически описывает он сцену, в которой благочестивый экстаз пилигримов борется с соображениями о денежных расходах. Ханжи «всю жизнь мечтали» прокатиться по «священным» водам Галилейского озера, клялись, что уж за ценой они не постоят, а когда местные рыбаки попросили за перевоз восемь долларов — благоговейный восторг мигом улетучился. Твен комментирует это ханжеское хвастовство анекдотом фольклорного происхождения:

«Это было слишком похоже на «О! Пустите меня к нему!», за которым следует благоразумное: «Двое пусть держат его — один может держать меня». Юмористическая манера Твена такова, что перед глазами читателей появляются законченные миниатюрные картинки-гротески, возникает сцена комической «дуэли», так часто встречающейся в народном американском юморе.

Не менее зло издевается Твен и над «священными реликвиями». Куски креста господня, гвозди с него и терновый венец путешественники видели… в сорока местах Европы и Азии.

Твен старательно разрушает романтику библейских рассказов, подмечая в них ложь и несуразности. Пересказывая по-своему библейские легенды, он выставляет на первый план жестокость и несправедливость со стороны библейских царей и цариц. Очень смело иронизирует над библейскими сказаниями об Иисусе Навине, об израильтянке Иаиле, «гостеприимно» убившей зашедшего к ней в палатку врага.

Он юмористически обыгрывает христианский миф о Страшном суде. Монахи ордена капуцинов занимаются странным искусством: склеп для погребения монахов изукрашен человеческими костями. «Были тут и стройные своды, сложенные единственно из берцовых костей, и поразительные горки-пирамиды, сложенные только из черепов, солидные архитектурные сооружения различных сортов, возведенные из голеней, локтевых и лучевых костей».

По этому поводу Твен отпускает шуточку в духе фронтира.

«Только прогреми трубный звук в Судный день — тут поднимется такой переполох! Одни из братии могут по ошибке завладеть ногами других, и в суматохе присвоить себе чужой череп — другие…»

Много необузданного молодого задора и веселья в безбожных шутках Марка Твена. Под его обстрел попадают не только европейские «святыни», к американской религиозной обрядности он относится с тем же беспощадным юмором. В этом отношении очень показательна зарисовка посещения зоологического сада в Марселе. Молодым сорванцам — сотоварищам Твена — пришлась по нраву смешная птица. «Сколько спокойной глупости, сколько сверхъестественной важности, сколько напыщенности и невыразимого самодовольства было в ее осанке», — описывает автор. Путешественники как безумные хохотали над «этой штукой», которая «стояла, закрыв глаза, слегка выгнув вперед плечи, с таким видом, как будто заложила руки назад». Птица напоминала проповедника. Насмешники решили, что ей «недоставало только плимутского собрания гимнов».

Буржуазные историки литературы пытаются накрепко привязать Марка Твена к идеологии американского буржуа [69] См. V. W. Brooks, The Times of Melville and Whitman, p. 344; F. G. Emberson, Mark Twain's Vocabulary, p. 9; F. L. Pat tee, A History of American Literature since 1870, N. Y. 1915, p. 12. , но, как видим, автора «Простаков за границей» отделяет беспощадно критическое к ней отношение, продемонстрированное в произведении десятки раз.

Вместе с тем молодой Марк Твен жил многими из тех идей, которые были характерны для его времени и страны. Одной из них была идея общественно-политического превосходства США над Европой. Подобно многим миллионам рядовых американцев, Марк Твен был убежден, что США обладают социальными преимуществами перед Европой. «Клеменс был чрезвычайно удовлетворен результатами Гражданской войны», — утверждал его друг Гоуэлс [70] W. D. Howels, My Mark Twain, Reminiscences and Criticisms, N. Y. & L. 1910, p. 36. .

От этого корня и росло у Марка Твена желание приподнять «американское» над «европейским», и это делает «Простаков» задорно полемической книгой.

Именно поэтому Марк Твен сумел многое увидеть в Европе и правильно оценить. Его зоркий глаз подмечает важные явления в общественной и политической жизни европейских стран.

Так, он рисует итальянскую нацию как «самую благочестивую»; крайнюю нищету и невежество итальянцев он ставит в прямую связь с подчинением итальянцев средневековому институту римско-католической церкви.

Италия — страна папских владений и полицейского режима, страна сказочно богатых соборов и лачуг, страна красоты, классического искусства и ужасающего убожества, страна разжиревших, упитанных священников-паразитов и нищего, голодного населения.

«Взгляните на большой собор во Флоренции — громаду, которая опустошала кошельки ее граждан в течение пятисот лет», — приглашает Твен читателя. Собор для него — олицетворение вековой жадности итальянского духовенства, систематического, узаконенного ограбления населения.

«О сыны классической Италии!.. Почему вы не ограбите вашу церковь?» — восклицает Твен.

Во Франции Твен также видит контрасты между нищетой и роскошью. Описание прекрасных версальских парков и дворцов нарочито противопоставлено картинам безрадостной жизни рабочего сент-антуанского предместья в Париже, где «нищета, нужда, порок и преступления живут рука об руку».

Твен сочувственно относится к революционному французскому народу: тот всегда готов «потребовать к ответу короля».

Всматриваясь в Наполеона III на параде, он рисует французского императора трусливым хищником, давая точный и исторически верный портрет:

«Наполеон в военной форме — человек с длинным туловищем, короткими ногами и свирепыми усами, старый, сморщенный, глаза полуприкрыты, — но какое глубокое выражение хитрости и интриганства светится в них! Наполеон, столь мило раскланивающийся на громкие аплодисменты и пристально следящий за всем и всеми своими кошачьими глазами из-под низко надвинутых полей шляпы, как будто выискивает какое-либо доказательство того, что клики не были сердечными и искренними».

Марк Твен видит Наполеона III в 1867 году и успевает заметить кое-что типичное из «сверххитроумной» (выражение К. Маркса) внутренней политики французского императора: он выпрямляет кривые улочки сент-антуанского предместья, чтобы удобнее расстреливать рабочих.

В своем труде «К жилищному вопросу» Ф. Энгельс указывает на «специфически бонапартистскую манеру… прорезать длинные, прямые и широкие улицы сквозь тесно застроенные рабочие кварталы, обрамляя эти улицы по обеим сторонам большими роскошными зданиями; наряду со стратегической целью, — затруднить баррикадную борьбу, — при этом имелось в виду образование зависящего от правительства специфически-бонапартистского строительного пролетариата, а также превращение города в город роскоши по преимуществу» [71] К. Маркс и Ф. Энгельс, Сочинения, т. XV, стр. 55. .