Ариадна Эфрон - История жизни, история души. Том 3

Гробницею твоей, чумное, злое зелье,

Яд, созданный в раю, души моей веселье, Сжигающий нутро расплавленный свинец,

О, сердца моего начало и конец!

НЕПОПРАВИМОЕ

Возможно ль задушить, возможно ль побороть Назойливое Угрызенье,

Сосущее, как червь — бесчувственную плоть,

Как тля — цветущее растенье?

Бессмертного врага возможно ль побороть?

В напитке из какой бутыли, бочки, склянки, Утопим мы — не знаю я! -Его прожорливую алчность куртизанки И трудолюбье муравья?

В напитке из какой бутыли? - бочки? — склянки?

Я ведьму юную на выручку зову:

Скажи мне, как избыть такое?

Мой воспалённый ум — что раненый во рву,

Под грудой трупов, после боя.

Я ведьму юную на выручку зову.

Над ним уж воронье кружит - он умирает!

Уж волки рыскают окрест...

Он должен знать, что зверь его не растерзает,

Что будет холм и будет крест.

Смотри, уж вороньё кружит - он умирает!

Как небо озарить, не знающее дня?

Как разодрать завесу ночи,

Тягучей, как смола, кромешной, без огня Светил, глядящих людям в очи?

Как небо озарить, не знающее дня?

Надежда, кто задул тебя в окне Харчевни?

Как до пристанища дойти Без света вдалеке и без лампады древней, Луны, ведущей нас в пути?

Сам Дьявол погасил фонарь в окне Харчевни!

О ведьма юная, тебе знаком ли ад?

Возмездия неотвратимость?

А стрел Раскаянья, пронзивших сердце, яд?

Иль для тебя всё это - мнимость?

О ведьма юная, тебе знаком ли ад?

Непоправимое проклятыми клыками Грызёт непрочный ствол души,

И как над зданием термит, оно над нами, Таясь, работает в тиши -Непоправимое - проклятыми клыками!

В простом театре я, случалось, наблюдал, Как, по веленью нежной феи,

Тьму адскую восход волшебный побеждал,

В раскатах меди пламенея.

В простом театре я, случалось, наблюдал,

Как злого Сатану крылатое Созданье,

Ликуя, повергало в прах...

Но в твой театр, душа, не вхоже ликованье,

И ты напрасно ждёшь впотьмах,

Что сцену осветит крылатое Созданье!

МОЕЙ МАДОННЕ Ex vote* в испанском стиле

Хочу я для тебя, Владычицы, Мадонны,

На дне своей тоски воздвигнуть потаённый Алтарь; от глаз вдали, с собой наедине,

* По обету (лат.). Так называют приношения во исполнение обета в католических храмах.

Я Нишу прорублю в сердечной глубине.

Там Статуей ты мне ликующей предстанешь В лазурном, золотом, вернейшем из пристанищ. Металла Слов и Строф чеканщик и кузнец,

На голову твою я возложу Венец,

Созвездиями Рифм разубранный на диво.

Но к смертным Божествам душа моя ревнива,

И на красу твою наброшу я Покров Из Подозрений злых и из тревожных Снов, Тяжёлый, жёсткий Плащ, Упреками подбитый, Узором Слёз моих, не Жемчугом расшитый.

Пусть льнущая моя, взволнованная Страсть,

Дабы тебя обнять, дабы к тебе припасть,

Все Долы и Холмы по своему капризу Обвить собой одной — тебе послужит Ризой.

Наряду Башмачки должны прийтись под стать:

Из Преклоненья их берусь тебе стачать.

След ножки пресвятой, небесной, без изъяна,

Да сохранит сие подобие Сафьяна!

Создать из Серебра мои персты должны Подножие тебе — Серп молодой Луны,

Но под стопы твои, Пречистая, по праву Не Месяц должен лечь, а скользкий Змий, Лукавый, Что душу мне язвит. Топчи и попирай Чудовище греха, закрывшего нам Рай,

Шипящего и злом пресыщенного Гада...

Все помыслы свои твоим представлю взглядам:

Пред белым алтарём расположу их в ряд —

Пусть тысячью Свечей перед тобой горят,

И тысячью Очей... К тебе, Вершине снежной,

Да воспарит мой Дух, грозовый и мятежный;

В кадильнице его преображусь я сам В бесценную Смолу, в Бензой и Фимиам.

Тут, сходству твоему с Марией в довершенье, Жестокость и Любовь мешая с упоеньем Раскаянья (ведь стыд к лицу и палачу!),

Все смертных семь Грехов возьму и наточу,

И эти семь ножей, с усердьем иноверца,

С проворством дикаря в твоё всажу я Сердце —

В трепещущий комок, тайник твоей любви, —

Чтоб плачем изошёл и утонул в крови.

Читаю я в глазах, прозрачных, как хрусталь:

«Скажи мне, странный друг, чем я тебя пленила?» — Бесхитростность зверька — последнее, что мило,

Когда на страсть и ум нам тратить сердце жаль.

Будь нежной и молчи; проклятую скрижаль Зловещих тайн моих душа похоронила,

Чтоб ты не знала их, чтоб всё спокойно было,

Как песня рук твоих, покоящих печаль.

Пусть Эрос, мрачный бог, и роковая сила Убийственных безумств грозят из-за угла -Попробуем любить, не потревожив зла...

Спи, Маргарита, спи, уж осень наступила.

Спи, маргаритки цвет, прохладна и бела...

Ты, так же как и я, — осеннее светило.

МУЗЫКА

Я в музыку порой иду, как в океан,

Пленительный, опасный -Чтоб устремить ладью сквозь морок и туман К звезде своей неясной.

И парус и меня толкает ветер в грудь...

Я в темноте ненастной Через горбы валов прокладываю путь,

Влекомый силой властной.

Я чувствую себя ристалищем страстей Громады корабельной,

Смешением стихий, просторов и снастей,

Могучей колыбельной...

Но никнут паруса, и в зеркале воды —

Ты, лик моей беды.

Ты — бочка Данаид, о Ненависть! Всечасно Ожесточённая, отчаянная Месть,

Не покладая рук, ушаты влаги красной Льёт в пустоту твою, и некогда присесть.

Хоть мёртвых воскрешай и снова сок ужасный Выдавливай из них — всё не покроешь дна! Хоть тысячи веков старайся — труд напрасный: У этой бездны бездн дно вышиб — Сатана!

Ты, Ненависть, живёшь по пьяному закону: Сколь в глотку ни вливай, а жажды не унять... Как в сказке, где герой стоглавому дракону

Все головы срубил, глядишь — растут опять!

Но свалится под стол и захрапит пьянчуга,

Тебе же не уснуть, тебе не спиться с круга.

НАВАЖДЕНИЕ

Как ваша высь и глубь соборов кафедральных — Дремучие леса! — мне душу леденит!

В органных рёвах крон — все жалобы опальных И проклятых сердец, все стоны панихид...

Как ненавистен мне твой вечный бег смятенный, Могучий Океан! Так дух мятётся мой...

А в хохоте твоём — смех утысячеренный Униженных и злых, подхваченный тобой.

Как я любил бы ночь, когда бы не сусальный Блеск надоевших звёзд! Мила мне темнота, Однако и её читаю я с листа...

И пустота и мрак — бумаги рисовальной Незримые листы, и на любом - портрет:

С него глядят глаза, которых больше нет.

Поль Верлен v 1844-1896

NEVERMORE*

Зачем, зачем ты льнёшь ко мне, воспоминанье? Дрозда косой полёт в осеннем увяданье, Однообразный свет, бессильное сиянье Над жёлтою листвой - и ветра бормотанье...

Мы шли, она и я, - и ни души вокруг, -В мечты погружены; она спросила вдруг:

«Какой из дней твоих был самым лучшим, друг?»

О, голоса её небесный, кроткий звук,