Ирина Паперно - «Если бы можно было рассказать себя...»: дневники Л.Н. Толстого

После своего последнего ухода из дома, в монастырском приюте своей сестры Марии, Толстой нашел экземпляр “Круга чтения” и перечел его; как ему показалось, запись за 28 октября дала ему ответ на мучивший его в этот день вопрос [38]. Так в один из последних дней его жизни, вдали от дома, его альманах — заблаговременно написанный дневник духовной жизни, разделяемой с другими, — сослужил ему хорошую службу. Когда Толстой умер 7 ноября 1910 года, в сообщениях о его смерти журналисты указывали на то, как точно подходит ко дню смерти Толстого запись за этот день в “Круге чтения”: “Можно смотреть на жизнь как на сон, а на смерть как на пробуждение”. И далее: “Мы можем только гадать о том, что будет после смерти, будущее скрыто от нас. Оно не только скрыто, но оно не существует, так как будущее говорит о времени, а умирая, мы уходим из времени” [39]. С помощью своего альманаха Толстому как будто удалось дописать книгу своей жизни до конца и в день своей смерти подтвердить, что возможности репрезентации исчерпаны.

Толстой с юных лет догадывался о том, что его утопия — превратить всего себя в открытую книгу — недостижима. Тома его дневников — его “критика чистого разума” и его “суждение о мире как о представлении” — оставлены им как памятник неудаче — неизбежной неудаче любого писателя (или читателя), нацеленного на полную текстуализацию себя. Толстой надеялся, что в смерти он сможет наконец испытать чувство подлинного бытия — вневременное, внеличностное бытие в настоящем, которое невозможно описать словами. На протяжении многих лет он готовил себя к этому опыту, следя в своем старческом дневнике за разрушением тела, забвением прошлого и даже уничтожением самого сознания. Иногда он признавал, что оставить описание подобного опыта так же невозможно, как записать свой сон синхронно с самим сновидением. Однако время от времени Толстой, который в молодости (в “Истории вчерашнего дня”) предпринял-таки такую попытку, пытался подготовить отчет о собственной смерти. В смерти Толстой надеялся наконец оставить писательское поприще — он готовился прекратить писать книгу своей жизни (или перечитывать ее в уже отпечатанной версии) и на мгновение увидеть свет, падающий на то, что не подлежит представлению. Как если бы автор мог разделить опыт своей героини:

…И свеча, при которой она читала исполненную тревог, обманов, горя и зла книгу, вспыхнула более ярким, чем когда-нибудь, светом, осветила ей все то, что прежде было во мраке, затрещала, стала меркнуть и навсегда потухла (19: 349).

Авторизованный пер. с англ. Бориса Маслова

* Статья — переработанный вариант публикации: Paperno I. Tolstoy’s Diaries: The Inaccessible Self // Self and Story in Russian History / Eds. Engelstein L. and Sandler S. Ithaca: Cornell University Press, 2000. ADD: Copyright © 2000 by Cornell University. Used by permission of the publisher, Cornell University Press.

1) “История вчерашнего дня” (1851). Все тексты произведений Толстого приводятся по юбилейному изданию: Толстой Л.Н. Полн. собр. соч.: В 90 т. М.: Худож. лит., 1928–1958. Ссылки на это издание даны после цитат в круглых скобках с указанием последовательно тома, а затем страницы. Орфография модернизирована, пунктуация оригинала сохранена.

2) О проекте Руссо см.: Starobinski J. Jean-Jacques Rousseau: Transparency and Obstruction. Translated from French. Chicago: University of Chicago Press, 1988. P. 182 и passim. Стратегии Толстого отличаются от тех, которые использовал Руссо, но вероятно, что Толстой отталкивался именно от “Исповеди” Руссо. Об этом периоде своей жизни Толстой позже говорил: “Я прочел всего Руссо, все двадцать томов, включая “Словарь музыки”. <���…> Многие страницы его так близки мне, что мне кажется, я их написал сам” (46: 317–318). Б. Эйхенбаум приводит несколько параллелей между ранними дневниками Толстого и “Исповедью” Руссо в книге “Молодой Толстой” (Пг.: Изд-во З.И. Гржебина, 1922. С. 33–35) — первом исследовании ранних дневников Толстого.

3) Толстой начал дневник в 1847 году и регулярно вел его в 1850–1857 годах. Начиная с 1858 года (когда он всерьез занялся литературой) он обращался к нему все реже; имеются отдельные записи за 1858–1865 годы, а также в 1873 и 1878 годах. Вернулся он к дневнику в 1881 году, когда принял решение прекратить занятия литературой, и делал регулярные записи вплоть до смерти в 1910 году. Соотношение между литературной работой и ведением дневника прослежено в: Gurley R.E. The Diaries of Leo Tolstoy: Their Literariness and Their Relation to His Literature. Ph. D. Dissertation, University of Pennsylvania, 1979; Gustafson R.E. Leo Tolstoy, Resident and Stranger: A Study in Fiction and Theology. Princeton: Princeton University Press, 1986. P. 6–7, 88–89; Orwin D.T. Tolstoy’s Art and Thought, 1847–1880. Princeton: Princeton University Press, 1993. P. 218.

4) О Франклине и его влиянии на Толстого см.: Эйхенбаум Б. Молодой Толстой. С. 26; Шкловский В. Лев Толстой [1963]. 2-е изд. М.: Молодая гвардия, 1967. С. 73.

5) Некоторые историки связывают практику ведения дневника со страхом смерти. Так, по мнению Алена Корбена (Alain Corbin), дневник представляет собой способ предотвращения растраты времени. См.: Corbin A. Backstage // A History of Private Life / Ed. Michelle Perrot. Translated from French. Vol. 4. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1990. P. 498–502.

6) Понятие “вчерашнего завтра” инспирировано понятием “vergangene Zukunft” Рейнхарда Козелека, см.: Koselleck R. Vergangene Zukunft: zur Semantik geschichtlicher Zeiten. Frankfurt am Main: Suhrkamp, 1979.

7) В изложении взглядов Августина я опираюсь на анализ “Исповеди”, предложенный Полем Рикёром, см.: Ricoeur P. Temps et rОcit. Paris: Seuil, 1983–1985. T. I. P. 27–29.

8) Вступления, предисловия и варианты начал “Войны и мира” (не датировано) (13: 53–55). Об этих и других аспектах истории создания “Войны и мира” см.: Эйхенбаум Б. Лев Толстой: шестидесятые годы. М.: Худож. лит., 1931. С. 208–209.

9) См.: Кант И. Критика чистого разума. II. 3. B (“Вторая аналогия”) (Kritik der reinen Vernunft. II. 3. B [Zweite Analogie]).

10) Шкловский В. Лев Толстой. С. 78.

11) Знакомство Толстого со Стерном (он перевел “Сентиментальное путешествие” в качестве стилистического упражнения в 1851 году) и использование приемов Стерна в “Истории вчерашнего дня” отмечаются в комментариях к юбилейному изданию (1: 301 и 343). См. также: Эйхенбаум Б. Лев Толстой: пятидесятые годы. Л.: Прибой, 1928. С. 54; а также: Rudy P. Lev Tolstoj’s Apprenticeship to Laurence Stern // The Slavic and East European Review. 1971. № 15, 2. P. 1—21.

12) Здесь перефразируется “Опыт о человеческом разуме” Джона Локка (кн. II, гл. 14, § 2–3).

13) О Стерне в связи с Локком см.: Watt I. The Rise of the Novel. Berkeley: University of California Press, 1957. (Мною используются формулировки Локка из кн. II, гл. 14, § 2–3, и Иана Ватта на с. 290–295.) Джон Трауготт в книге “Tristam Shandy’s World” подверг сомнению эти представления о философских источниках и смысле риторики Стерна ( Traugott J. Tristam Shandy’s World. Berkeley: University of California Press, 1954).

14) См.: Шкловский В. Лев Толстой. С. 79. Хотя Толстой и не указывает на это в тексте, фигура Saint Thomas — это эмоциональный узел, в котором сплетаются нити этого сновидения: он был французским гувернером Толстого (мечтой которого было жениться на русской даме с состоянием) и оскорбил мальчика угрозами телесного наказания. В течение всей жизни Толстой не раз возвращался к воспоминанию об этом эпизоде. О появлениях Saint Thomas’а в произведениях Толстого см. комментарии к юбилейному изданию (53: 453, примеч. 385).