Вадим Баранов - Горький без грима. Тайна смерти

Ольга чувствовала недостаточную прочность их союза и, говоря о том, что никогда не любила так ласково и нежно, в то же время первая заключила, что они оба ошиблись.

Эта женщина высосет из вас всю кровь, предрекла как-то Алексею знакомая фельдшерица. Но нарастающий конфликт имел и более серьезную основу. Разрастался конфликт пусть и поэтического, но все же хаоса, богемы, дилетантства — с целеустремленностью формирующегося профессионализма. В герое рождается писатель, он уже завоевал первый успех, но обстановка постоянного многолюдства в доме и непрерывный «галоп кокетства» жены (как выразился когда-то Л. Толстой) все чаще выбивали начинающего автора из колеи.

Особенно обижен был он, когда жена уснула во время чтения только что написанного им рассказа «Старуха Изергиль». «Эта женщина была принята сердцем моим вместо матери. Я ожидал и верил, что она способна напоить меня пьяным медом, возбуждающим творческие силы, ждал, что ее влияние смягчит грубость, привитую мне на путях жизни. Это было тридцать лет тому назад, и я вспоминаю об этом с улыбкой в душе. Но в ту пору неоспоримое право человека спать, когда ему хочется, — очень огорчило меня».

В высшей мере характерна для стилевой манеры Горького, столь восхитившей С. Цвейга, эта последняя фраза с ее спокойной ироничностью, в основе которой — накопленная за три десятилетия умиротворяющая мудрость.

Кстати, подлинное отношение Каминской к творческим попыткам Горького выглядело несколько иначе. Ольга Юльевна была женщиной достаточно образованной и поначалу являлась не только слушательницей или читательницей сочинений Горького, но отчасти и их редактором. Именно она направила начинающего поэта (да, да, поэта!) к В. Короленко, с которым свела знакомство ранее на политической почве и который, кстати, жил в каких-то двух шагах от «поповой бани», на Канатной. Горький опять заостряет взаимоотношения персонажей, медленно, но неуклонно ведя сюжет к неумолимой развязке.

Ольга воплощает своего рода культ любви, но всякий культ требует чрезвычайной концентрации энергии (общественной, духовной, физической) и всегда деформирует какие-то иные, смежные жизненные сферы.

Алексей же становится рыцарем другого культа — творчества, в основе которого вечное беспокойство познания мира. А два разных культа мирно сосуществовать под одной крышей не могут.

После очередной попытки Корсака вернуть Ольгу Алексей не выдержал. В феврале 1895 года он уехал в Самару, навстречу своей профессиональной судьбе газетчика и судьбе мужа Екатерины Павловны Волжиной. Он знал, что Ольга Юльевна болезненно переживает разрыв, но решил в рассказе этого мотива избежать. Да и в одном из писем он высказывался о бесперспективности их дальнейших отношений вполне определенно: «Мы уже достаточно много задали трепок друг другу — кончим! Я… не виню тебя ни в чем и ни в чем не оправдываю себя, я только убежден, что из дальнейших отношений у нас не выйдет ничего <���…> Кончим».

Когда Горький писал вдали от родины свой рассказ, он думал, что Каминской нет в живых, может быть, потому и допустил такую свободу домысла, но — ошибся. Позднее, через тридцать лет после разрыва, в один из его приездов в Россию, они встретились. Свидание было коротким, но трогательным. Над каждым из них время поработало беспощадно. «Передо мной сидел старик с густыми опущенными усами; волосы на голове стояли ежиком… Ничего похожего на моего нижегородского Алексея с его блузой и длинными волосами…» Так писала Каминская в воспоминаниях сразу после смерти Горького.

Встреча оказалась единственной. А к гробу первую любовь даже не допустили. Не вышла рангом. Что из того, что без нее вряд ли родился бы рассказ о старухе Изергиль, вдохновленный ею и перипетиями ее судьбы.

В цикле 1922–1924 годов сразу вслед за «Отшельником» идет «Рассказ о безответной любви». Первый весь пронизан пафосом любви-сочувствия ко всем людям. В письме к Роллану от 7 декабря 1922 года Горький сообщал, что пишет «О любви» — «три рассказа на темы о любви к людям, к женщине, о любви женщины к миру», и подчеркивал, что начальные два («Отшельник» и «О первой любви») уже готовы.

С первых же страниц, вопреки авторской заявке, рассказ начинается как повествование о любви к женщине — странной, самоотверженной любви на всю жизнь. И даже за пределами жизни возлюбленной.

В центре — образ провинциальной драматической актрисы Ларисы Добрыниной. Будучи женой помещика, она оставила дом и семью во имя сцены (что за семья, были дети или нет — о том в рассказе ни слова). Женщина выдающейся красоты, она знала, что обрекает себя на трудную жизнь, но летела к цели, как бабочка на огонь. Однако насколько трудно будет ей, знать не могла.

Разумеется, внешние данные для актера, особенно если это женщина, имеют огромное значение. И все-таки сколько знает театр случаев, когда именно актрисы, которых нельзя назвать красавицами, потрясали сердца зрителей, — от Стрепетовой до Комиссаржевской и Ермоловой.

Увы, Добрынина, с ее замечательной красотой, талант имела достаточно скромный, и успех, сопутствующий ей, никак не соответствовал ее ожиданиям. «Женщина оригинальной красоты, ведь она не умеет играть, ходит по сцене для себя и точно ищет потерянную ею брошку…» — говорит один из персонажей. «Человек для себя, а не для театра», — с удовольствием заключает другой, которому она дорога не как актриса, а как женщина, не подозревая, что косвенно воспроизводит формулу знаменитого режиссера: любить не себя в искусстве, а искусство в себе.

На спектаклях Торсуеву «никакого дела не было… до ее игры. Когда она выходила на сцену, я ничего не видел, кроме ее, слышал только ее ленивенький голос, следил, как двигается, точно по воздуху, ее великолепная фигура. Легко она ходила и так, знаете, царственно, оказывая милость земле и людям. Восхищала меня гордая стройность ног ее. И груди… небольшие, расставленные далеко одна от другой».

Образ Ларисы противоположен образу Алексея из предшествующего рассказа. Там — становление профессионализма, все более крепнущее перо, а потому необходимость привести образ жизни в соответствие со своими возможностями. Тут — все более нарастающая неудовлетворенность сделанным, сопровождаемая самоуспокоением и верой в то, что удача еще возможна, и тщетными попытками добиться ее.

В сущности, судьба уготовила Добрыниной особую роль в совсем другом театре, условно говоря, театре одного актера. В каждом городе она имела ошеломляющий успех у мужчин и с удовольствием пользовалась этим. Изысканные и обильные ужины под выстрелы откупориваемых бутылок шампанского, изобилие пышных букетов, комплименты — все это довольно долго кружило ей голову и требовало значительных расходов. Меценаты? Но бывают ли таковые совсем бескорыстными?