Вадим Баранов - Горький без грима. Тайна смерти

Согласимся, пародия любопытна не только тем, что умело использует чисто пушкинские — и очень важные для него! — стилистические обороты (вспомним: «И вот уже трещат морозы и серебрятся средь полей… Читатель ждет уж рифмы розы, На вот, возьми ее скорей»).

Пародия далеко не безобидна. Она рисует судьбу одного из тех, кто вынужден был сменить климатические условия в силу своего «неподходящего» происхождения и в конечном счете отправился в лучший мир, будучи облачен в услоновский бушлат (так называли гроб). Надо вообще отметить факт, еще не в полной мере оцененный нами. В 20-е годы не только Соловки, этот «лагерный Париж», как называли его нередко, имели свой печатный орган. Многие места лишения свободы располагали ими. По далеко не полным сведениям, более тридцати подобных газет и журналов поступали тогда в свободную продажу, осуществляя связь живущих по ту и другую стороны тюремной стены или лагерной проволоки. Приступая к выпуску «Голоса заключенного», органа учебно-воспитательной части Гомельского исправдома, редакция в передовой статье декларировала: «Издание этой газеты преследует цель освещения как положительных, так и отрицательных сторон современных мест заключения, жизни самих заключенных, их быта, стремлений, запросов и пр….»

Во избежание подозрений в попытке обелить лагерь и идеализировать условия жизни в нем сошлюсь на воспоминания профессора Ю. Чиркова, доктора географических наук, опубликованные посмертно. В пятнадцатилетием возрасте он был арестован по стандартно сфабрикованному обвинению в контрреволюционной деятельности.

Юре Чиркову удалось устроиться в одну из двух лагерных библиотек. Почему из двух? Потому что кроме лагерной была еще и старая, монастырская. Насчитывала она около двух тысяч томов и рукописей, включая уникальные издания первопечатников Федорова и Мстиславца. Рукописная летопись Соловецкого монастыря тщательно фиксировала все основные события его без малого пятивековой истории. Она содержала сведения об освоении дикой природы острова, о строительстве зданий и системы каналов, связывающих сотни озер, об урожаях и надоях… Внося записи о первых обитателях монастырской тюрьмы, начиная с игумена Артемия, присланного на смирение в 1554 году, или советника Ивана Грозного протопопа Сильвестра, мог ли знать тогдашний Пимен, что со временем Соловки целиком превратятся в гигантскую тюрьму и пропустят через себя десятки тысяч заключенных…

Ну а теперь о библиотеке лагерной. Насчитывала она около 30 тысяч томов и несколько тысяч ежегодных комплектов журналов по всем отраслям знаний. В основу библиотеки поначалу были положены многие личные собрания заключенных, пополняемые их родственниками по почте. Но комплектовалась библиотека и в централизованном порядке. Особенно много книг, журналов и газет стало поступать в нее с 1934 года. Выписывалось свыше 60 названий газет и около 40 названий журналов, многие из которых невольные читатели раньше и не видывали.

В начале 1936 года числилось свыше 1800 индивидуальных абонементов, а также свыше ста коллективных (обслуживавших отдаленные и маленькие лагпункты).

Немало было читателей совершенно особого характера. Когда сходились, к примеру, профессора Кикодзе, Яворский и Грушевский, да еще вернувшийся из-за границы сменовеховец Бобрищев-Пушкин, потомок декабристов, да еще Павел Александрович Флоренский, сам написавший без малого два десятка книг, их диалогу могла бы позавидовать самая интеллектуальная академическая аудитория.

Представляет интерес и состояние «культурно-воспитательной работы». Ее возглавляли не какие-нибудь клубные неудачники, — сам Лесь Курбас, которого называли украинским Мейерхольдом, руководил одним из театров. Он укомплектовал неплохую труппу, поставившую спектакли по таким разным пьесам, как «Свадьба Кречинского» Сухово-Кобылина, «Интервенция» Л. Славина, погодинские «Аристократы». Но существовал театр и до Курбаса, попавшего на Соловки в 1934 году, и Горький во время своего приезда видел афиши спектаклей «Декабристы», «Разлом» и даже «Троцкий за границей»…

Действовали и другие театры и сценические площадки (всего их было девять), и названия их вполне соответствовали духу названия самого лагеря: «Хлам» (художники, литераторы, актеры, музыканты), «Срам» (Союз работников Анзерской музы).

Кроме библиотеки и театра существовали в Соловках школа, музей и симфонический ансамбль, превосходно исполнявший Россини, Верди, Бетховена, хор уголовников «Свои», украинский национальный хор…

Так что же, выходит Соловки не лагерь, не тюрьма, а рай земной?

Один из внимательных читателей, опубликовавший свои заметки о горьковском очерке совсем недавно, вносит некоторые коррективы в традиционно утвердившиеся, резко критические оценки очерка. Обращается внимание на обширную сцену, описывающую концерт в лагере. Увертюра к «Севильскому цирюльнику» в исполнении симфонического ансамбля… Скрипач играет мазурку Венявского… Неплохо спет «Пролог» из «Паяцев»… Во время антрактов в фойе духовой оркестр превосходно играл Россини, Верди, увертюру Бетховена к «Эгмонту». «Дирижировал им человек бесспорно талантливый. Да и концерт показал немало талантливых людей». И — многозначительное добавление: «Все они, разумеется, заключенные».

По мысли читателя, весь этот отрывок имеет определенный негативный подтекст. Подробно перечисляя изысканный репертуар, подчеркивая талантливость исполнителей, Горький хотел показать, что в изоляции оказались представители высшего слоя художественной интеллигенции, а не так называемые социально опасные. И шутка, брошенная заключенными: «Слыхали? К нам едет Горький! На десять лет», — звучала не столь уж безобидно.

В 1929 году, когда на Соловки приехал Горький, лагерь выглядел далеко не таким, каким он был в момент основания и каким стал после смерти Горького. Известный историк С. Мельгунов, изгнанный из России, в 1923 году выпустил в Берлине книгу, снискавшую широкую известность, — «Красный террор в России. 1918–1923». Через год она вышла вторым, дополненным изданием.