Илья ШТЕМЛЕР - BREAKFAST ЗИМОЙ В ПЯТЬ УТРА

Минут через тридцать небыстрой ходьбы я остановился у окна, заклеенного афишами. Нередко помещения, что предлагаются в «рент», в аренду, оклеивают подобным образом. Или на время ремонта… С афиши, на черном фоне, проступил силуэт Кремля под яркими звездами с профилями актеров и актрис. Такой коллаж не мог оставить меня равнодушным. Я проходил мимо маленького театра «Европейский репертуар». А спектакль, о котором вещали афиши, назывался «Звезды на утреннем небе». По пьесе Александра Галина… Сюжет пьесы мне знаком. Несколько девиц легкого поведения выслали из Москвы на время Олимпийских игр. Девицы обосновались лагерем в ста километрах от столицы, где и происходит действие пьесы. Знал я и автора. Дело давнее. Однажды на киностудии «Ленфильм» в кабинете редактора появился мальчик, иначе его и не назовешь, - огромные карие глаза под буйной вьющейся шевелюрой глядели с тихой грустью загнанного существа, а удлиненный «печальный» нос не оставлял сомнения в национальной принадлежности обладателя носа. Одет посетитель был более чем скромно, даже бедно, особенно бросались в глаза его сандалии - на дворе хоть и весна, но весна ленинградская, холодная, неверная, здесь и летом не часто встретишь человека в сандалиях… На мой вопрос: «Кто это?» - редактор ответил: «Саша Пурер. Талантливый человек. Но сценарий - непроходняк, коллегия не утвердит».

И Саша уехал в Москву, кажется, на Высшие сценарные курсы… Вообще, переезд из Ленинграда в Москву в свое время давал людям литературы и искусства реальный шанс вырваться из-под опеки заскорузлой, провинциальной и малокультурной власти, что спесиво правила в городе трех революций… Москва Сашу признала. И МХАТ, и «Современник». Он стал «репертуарным» драматургом. Как-то у Дома актера на улице Горького я увидел Сашу - тот садился в роскошный лимузин в сопровождении двух красавиц. Сандалий на нем уже не было, и, если бы не печальные карие глаза и та же непокорная шевелюра, я бы не признал его. Кстати, Александр Галин стал не только драматургом европейского уровня, но и режиссером своих пьес и киносценариев. Стоит упомянуть прекрасный фильм «Плащ Казановы» с Инной Чуриковой в главной роли… Порадовался я тогда, проходя мимо чикагского театра «Европейский репертуар», за Александра Галина…

Однако надо торопиться, я прибавил шаг. Два льва, стоявшие у подъезда городского Музея изящных искусств, удивленно глядели на меня каменными бельмами - неужели я не зайду на выставку художника Ирвинга Пенна, упущу случай? Нет, не зайду, спешу на поезд… Через несколько кварталов показался приметный стеклянный билдинг, в преисподней которого бурлил железнодорожный Юнион-стейшен. Вот уже различима абстрактная громадина скульптура в стиле Генри Мура, изображающая какие-то уши на разорванной трубе. Скорее, скорее в преисподнюю, куда уносит меня сверкающий экскалатор…

Привычка спать днем превратилась для меня в потребность. Привычка генетически передалась мне от отца, Петра Александровича, человека сложной и достаточно суетливой судьбы - гимназиста Херсонской гимназии, беженца с голодающей Украины, библиотекаря бакинского Клуба железнодорожников, заведующего литературной частью Бакинского театра русской драмы, добровольца-санинструктора, закончившего войну с медалью и двумя осколками в легких, полученными на Малой земле, под Новороссийском, мастера-надомника по изготовлению фибровых чемоданов, слесаря по газу на сажевом заводе, пенсионера, упокоившегося в неполные шестьдесят семь лет… Господи, не оставь без внимания этого человека в своих кущах! Человека, которому я обязан не только рождением и, по мнению многих, достаточно скверным характером - хотя есть и противоположные мнения, - но и удивительным сходством: как физическим, так и духовным. Желанием понять истоки тех или иных поступков, сопереживанием, разумным эгоизмом и относительным отсутствием зависти, которая так угнетает многие судьбы. Слияние с образом отца во мне настолько велико, что я не без тревоги задумываюсь о годах, отмеренных ему судьбой, зная, что и болезни, преследовавшие его, также передались мне. Правда, медицина и фармакология сейчас не та, что была в его время. На то и уповаю…

Отца преследовали две настоящие страсти - книги, которые он приносил из библиотеки в базарной корзине десятками зараз, и дневной сон.

Последняя страсть сопровождалась непременным ритуалом. Даже в августовскую бакинскую жару мой добрый папа наглухо закрывал деревянные ставни в тесной спальне нашей маленькой квартиры на улице имени писателя Островского, раздевался в темноте (чтобы никто не увидел его белых худосочных интеллигентских чресел), залезал на мягкую перину под толстое одеяло и накрывал голову второй тяжеленной подушкой, предварительно выкрикнув в кромешную темноту спальни приказ мне и сестре: «Дети! Чтобы тихо было!» И никакие события, то и дело возникавшие в нашем беспокойном дворе, не могли нарушить благостные минуты его дневного сна. Лишь иногда, когда в нарушение приказа мы с сестрой проявляли некоторое беспокойство, из глубины спальни доносился глухой вопль: «Дайте спать!»

Эта страсть передалась и мне. Без дневного сна я не человек, а хмурое существо, открытое любой провокации… О, дневной сон с его атрибутами: тишиной затемненной спальни, пролистанной при свете настольной лампы газетой, непременным черным «наглазником», что препятствует проникновению и малой толики дневного света. И наконец, благостным ожиданием в предвкушении великолепных, законченных сюжетно, цветных сновидений. Если снилась еда, я просыпался вполне сытым; если снилась вода, мне не хотелось умываться; если снилась любовь, я был свободен от забот, порождаемых нетерпением плоти… Словом, весьма удобная форма существования - вторая жизнь и, главное, никаких затрат и усилий.

Вот и сейчас я брел по студеному Чикаго с «чугунной головой», испытывая острое желание поскорее добраться до Юнион-стейшен, до своего поезда, до своего вагона, до своего купе…

Зал, в котором размещалась камера хранения, нашелся не сразу. Он выплыл из путаного лабиринта подземных переходов, напичканных лавчонками, кафе, ресторанами, бюро всевозможных услуг, выбрасывая навстречу спасительные указатели с доходчивыми пиктограммами. Указатели и вывели меня к камере хранения.

Счетчик конечной оплаты требовал от меня шесть долларов дополнительно к тем трем квотерам, которыми я полагал отделаться за шестичасовое хранение моего багажа. Нехило!

Это, естественно, не улучшило мне настроение. «Бандитский город», - ворчал я, волоча по мраморному полу свой чемоданчик на колесах. Со стороны чемодан походил на крупного черного жука-броненосца, которого тащили за усы. Непредвиденные траты в камере хранения создали затруднения с покупкой снеди в дорогу - пришлось ограничиться порцией худосочной пиццы, толщиной с папиросный листок, и банкой кока-колы. Утешала мысль о предстоящем благостном сне. «Даже не взгляну больше из вагона на этот грабительский город, буду спать», - мстительно думал я, разыскивая взглядом платформу номер восемь, где, согласно билету, ждал меня поезд компании «Амтрак», следующий по маршруту Чикаго - Лос-Анджелес…