Илья ШТЕМЛЕР - BREAKFAST ЗИМОЙ В ПЯТЬ УТРА

Конструкция с высоким алюминизированным каркасом походила на рефрижератор, если бы не продолговатые окна на двух уровнях - первого и второго этажей, разделенных надписью «Спальный вагон». В распахнутых дверях встречала пассажиров проводница - скуластая и смуглая, с по-мужски широкими плечами и черными прямыми волосами, на вид казавшимися жесткими, точно проволока. На джинсовую рубашку, вольно падавшую ей на брюки, было накинуто цветастое пончо с аппликацией. Типичная индианка из племени команчей или делавар. Проводница держала в руке листок-распечатку, где значилась и моя фамилия, что меня, признаться, удивило. Впрочем, я вспомнил, что билет был заказан моей доченькой через туристическое агентство…

Закинув чемодан в багажный отсек, я протиснулся узким коридором к своему купе, раздвинул дверь-гармошку. «Черт возьми, и это - первый класс?» - подумал я, глядя в тесный пенал с двумя полками. Нижняя полка-диван располагалась на уровне моих коленей, верхняя в нерабочем положении пласталась по стене.

- Думаю, вам будет удобно, мистер, - проговорила проводница, горячо припечатав могучей грудью мою спину. - Пожелаете отдохнуть, поверните эту ручку, здесь все написано. Через два часа можете подняться на второй этаж, в ресторан, вас ждет ужин. Будут вопросы - на этой панели кнопка вызова проводника.

Она вышла. Я остался в купе с чувством неясной досады. Этот казарменный аскетизм обстановки купе первого класса, ожидание ужина, которое наверняка внесет беспокойство в сладость дневного сна… Да и какой, к черту, ужин, когда солнце даже не спустилось к горизонту?!

Продолжая мелочно брюзжать, я повернул ручку дивана. Преломившись с липким шорохом, нижняя полка вздулась и приняла форму двух стульев со столиком посредине. Понравилось. Я вернул ручку в исходное положение. Стулья и столик вытянулись в ровную полку… Еще раз…

Поезд подбирал последних пассажиров. Громко топая и переговариваясь, кто-то занимал соседнее купе. Устроившись, там потребовали кофе со сливками. Голос проводницы оповестил, что кофе, сливки, хрустящие хлебцы, сок, апельсины, сахар, джем - все это ждет пассажиров на площадке второго этажа, у входа в стеклянную галерею на крыше вагона…

Между тем поезд снялся с места и принялся не спеша пересчитывать светильники туннеля, устремляясь на волю. Черный глянец стекла размывал подступающий из зева туннеля дневной свет - и вскоре он резко и радостно ворвался в сумрак купе. Вновь проем окна принялся фотографировать панораму Чикаго. Но Чикаго уже не был для меня таинственным городом, полным романтики из гангстерских фильмов, теперь я мог сказать: я видел Чикаго своими глазами. Смешное брюзжание рассеялось, ушло как вода в песок. Память удерживала прекрасный город - могучий, величественный город людей. Фоторама окна быстро проявила уже знакомый купол стадиона, потом его сменили два огромных корабля, покрытых голубоватой наледью. Вдоль окна протянулась длиннющая шеренга яхт, что стояли у своих причалов, прокалывая низкое небо пиками бесчисленных мачт. Яхта - особая гордость жителей Нового Света. Американцы проживали разные этапы «национальной привязанности» - автомобили, самолеты, компьютеры, Интернет, - но все эти этапы сопровождала одна неизменная страсть - яхта. Она стала олицетворением американского образа жизни. Яхта - символ богатства и свободы. Многие американцы, которым не по карману роскошная яхта, живя вблизи воды (а то и не вблизи), нередко имеют что-нибудь плавающее - лодку, парусник, скутер, катер… Это увлечение объясняется тем, что Америка, в сущности, гигантский остров, заброшенный судьбой в океан, далеко от берегов Старого Света, колыбели многих эмигрантов. И как каждый островитянин испытывает мистическую тягу к воде, так миллионы американцев мечтают о собственной яхте.

Спать, как ни странно, мне расхотелось - предвосхищая скуку одинокого вечера, надо подготовить себя к полноценному ночному сну. К тому же мысль об ужине возбуждала меня своей романтической тайной…

Славный подарок преподнесла мне дочь - такую поездку. Память скакнула лет на тридцать назад, когда дочь десятилетней девочкой входила в сознательный возраст. Нельзя сказать, что тогда у нас было взаимное понимание. У жены - да, дочь с ней жила душа в душу, так мне казалось сквозь шоры мелочного отцовского эгоизма… С каких пор я почувствовал настоящее отцовство, то есть физическую ответственность за судьбу существа, которому дал жизнь? К сожалению (или к счастью), я не имею опыта полноценного отцовства - у меня единственная дочь, а это совсем особый случай. Человек, обладающий двумя глазами, не может представить себе ценность каждого из них в отдельности, пока не станет одноглазым, - этот жестокий пример мне кажется точным как никакой другой… Судьба единственного ребенка как-то «концентрированно» тревожит родителей. И тем горше ощущается разлука, пусть лишь разлука эмиграции…

Но все уже в прошлом. И ее детский садик, и школа с институтом, замужество, эмиграция, развод, вольная жизнь, второе замужество, бизнес… Теперь она сорокалетняя женщина, которой никто не даст больше тридцати, - высокая, смуглая от калифорнийского солнца, с великолепной фигурой, с лицом южноамериканской киноактрисы, омытом водопадом черных волос. И это красивое, удачливое - трижды плюну через плечо - создание есть моя дочь?! «Не верю!» - сказал бы я словами Станиславского. «И правильно делаешь! - ответила бы моя жена. - Что у нее от тебя? Только рост. В остальном она - вылитая я…»

И действительно. Я поднимаю руки… Что общего у молодой, красивой, пахнущей дорогими французскими духами женщины с седым, носатым, бледнолицым пенсионером, скрывающим за сухими губами паршиво сделанные зубные мосты? Ни-че-го! Еще в полутьме ночного вагона можно как-то обознаться, что и произошло с темнокожей Мэри, а при дневном свете - никаких иллюзий… Возможно, поэтому - странное дело - я неизменно испытываю смущение, когда дочь проявляет свои дочерние чувства: то костюмы мне купит сногсшибательные, сразу два, с полной экипировкой - от туфель до галстука, то закажет дорогущие билеты в театр, то незаметно подкинет денег, то оплатит путешествие через всю Америку… «Ты смущаешься оттого, что еще молодой и гордый, - говорит она. - Не можешь понять, что я… все-таки дочь, а не посторонняя женщина. И свыше двадцати лет живу вдали от тебя, большую часть жизни». - «Не привык к такому вниманию», - с манерной галантностью отвечаю я. «Бедный папа. Ты не привык, ты - отвык за годы холостой жизни». То слово, то целая фраза, то интонация, пробуждаясь в памяти, вплетались в перестук колес, а темнеющая на глазах панорама за окном вагона чудом переливалась в образ дочери, как цветные стеклышки в калейдоскопе… Говорят, что с генами передаются и черты характера. Сомневаюсь. Если бы дочери передались мои черты характера - склонность к компромиссам, чрезмерная сентиментальность и жалостливость; не то чтобы жадность, а расчетливость; боязнь остаться в дураках, благодаря которой я частенько и остаюсь в дураках; какая-то нервическая эпатажность, из-за которой нередко оказываюсь в смешном положении; разбросанность мыслей, как результат нетренированной памяти, - если бы все это передалось по наследству, вряд ли дочь добилась бы того, чего добилась. Впрочем, возможно, дочь впитала здоровые, творческие гены жены, хотя качества эти у жены, в силу обстоятельств, не получили практического воплощения, а у дочери - получили. Вероятно, второе замужество дочери пробудило подспудно заложенные в ней черты характера. Или просто с годами эти черты проявились активнее, как форма самозащиты и самоутверждения. Отсюда деловая хватка и вместе с тем антипод этому качеству - безудержная щедрость, искренняя и радостная. Отсюда твердость характера, доходящая до непреклонности. Помнится случай… После долгой разлуки дочь приехала ко мне погостить. Я приготовил обед. Должен заметить, что холостяцкая жизнь имеет массу своих плюсов, один из них - удовольствие от приготовления пищи. Словом, предвосхищая радость дочери, я пригласил ее отведать с дороги отцовского борща. Получив отказ, я растерялся и обиделся, как ребенок, у которого отняли игрушку. Принялся настаивать… «Хотя бы одну ложку, - канючил я. - Ну на кончик языка, только пригуби. Я трудился все утро!» Мои уговоры были тщетны - напротив, дочь только рассвирепела в своем упрямстве…