Игорь Гарин - Ницше

Но подобно тому, как молодежь воспитывалась во взаимном состязании, так и воспитатели их были в соревновании между собой. Недоверчиво-ревниво выступали рядом великие музыкальные учителя, Пиндар и Симонид; софист, высший учитель древности, соревнуясь, встречает другого софиста; даже самое общее поучение через драму сообщалось народу под видом великой борьбы великих художников музыки и драмы. Как странно! «Даже художник враждует с художником!» А современный человек ничего так не боится в художнике, как его личной борьбы, в то время как грек знает художника только в его личной борьбе.

Это — сущность эллинского представления о соревновании: оно гнушается единовластия и боится его опасных последствий, оно требует, как предохранительной меры против гения, — второго гения.

Каждая способность должна развиваться в борьбе, так учит эллинская народная педагогика, в то время как современные воспитатели ничего так не боятся, как развития так называемого честолюбия. Они боятся самолюбия как «зла в себе», за исключением иезуитов, которые думают, как древние, и потому являются самыми действительными воспитателями нашего времени.

Хотя Ницше выступал с антилиберальных позиций, неолиберализм в лице Лео Страусса позаимствовал у него концепцию меритократии и элитаризма, вместе с тем открестившись от его крайностей и императивности политических решений:

[Ницше] часто использовал непревзойденную и неиссякаемую власть своего страстного, завораживающего слова, чтобы заставить читателей ненавидеть не только социализм и коммунизм, но также и консерватизм, национализм и демократию. Взяв на себя эту огромную политическую ответственность, он не мог указать путь к политической ответственности своим читателям. Он не оставил им иного выбора, кроме выбора между безответственным равнодушием к политике и безответственными политическими предпочтениями.

Неолиберализм принял концепцию Ницше духовной власти над будущим мыслителей настоящего: «Невидимыми правителями такого будущего (sic: будущего, способствующего „появлению новой аристократии“) станут философы…» Мысль Ницше стала отправным пунктом теории элит Парето — Моска и всей современной политической онтологии, подхватившей проект политической философии автора «Заратустры».

Ницше остро ощущал в себе пророческий дар, чувствовал себя витией, мистагогом, ясновидящим, провозвестником («Мы, единицы, живем своей жизнью провозвестников»), видел свою задачу в том, чтобы «подвигнуть человечество к решениям, которые определят все будущее».

«Ессе Ноmо» и «Заратустра» изобилуют не только «вестями оттуда», но самоутверждающими кличами «пограничного» Ницше:

Я хожу среди людей, как среди обломков будущего: того будущего, что вижу я.

Я благостный вестник, какого никогда не было, я знаю задачи такой высоты, для которых до сих пор недоставало понятий; впервые у меня опять существуют надежды.

Некогда с моим именем будет связываться воспоминание о чем-то огромном — о кризисе, какого никогда не было на земле, о самой глубокой коллизии совести…

Я динамит… Я знаю свой жребий.

Ницше провидел не только грядущие судьбы человечества, но и собственное посмертное будущее: признавая, что у него нет настоящего, он не сомневался в великом грядущем своей философии: «Когда-нибудь понадобятся учреждения, где будут жить и учить, как я понимаю жизнь и учение». Философская «индустрия» ницшелогии, пожалуй, создана в наши дни, тенденция к росту обнадеживает.

Ницше предсказал даже точную дату своего «второго пришествия», совпавшую с началом его мировой известности: «В неописуемой странности и рискованности моих мыслей лежит причина того, что лишь по истечении долгого срока — и наверняка не ранее 1901 года — мысли эти начнут доходить вообще до ушей».

Надо отдать должное Ницше-прогнозисту, предсказавшему не только ход мировых событий, но пути культурного и технического развития, «массовую культуру» и «индустрию отдыха», опасности психического подавления человека и разрушения его психики, угрозы, которые таят в себе наука и техника.

Может быть, уже в новом столетии в результате овладения природой человечество получит бóльшие силы, чем оно способно использовать… Одно лишь воздухоплавание выплеснет все понятия нашей культуры…

В будущем появятся: во-первых, многочисленные лечебницы, которые будут время от времени использовать для того, чтобы привести в здоровое состояние свою психику; во-вторых, разнообразные средства против скуки — в любой момент можно будет послушать чтецов и т. п.; в-третьих, празднества, во время которых будут объединяться множество отдельных находок.

Если наука приносит с собой все меньше радости, и все больше радости остается на долю утешительной метафизики, религии и искусства, то жизнь грозит раздвоиться в себе самой: согреваться иллюзиями, извращениями, чувственностью и с помощью познающей науки — оберегаться от перегрева… Интерес к истинному падает… иллюзии, заблуждения, фантастика шаг за шагом наступают… на его исконную землю: руины науки, отступление в варварство — вот последствие: человечеству нужно будет начинать заново… Но кто может быть уверен, что оно сейчас снова найдет для этого силы?