Игорь Гарин - Ницше

Второе пришествие — пресуществление в Христе всей планеты и « я », обитающих в Базеле, в Петербурге, в Саратове, совершится воистину.

Знание это теперь — математика новой души: в математике этой духовной науки загадана нам и культура грядущего.

Ницшевская мифема круга, вполне возможно, носила экстатически-световой характер, то есть порождена идеей света, мысленные эксперименты с которым несколько позже привели Эйнштейна к созданию другой мифемы — теории относительности. Для Ницше свет порождал визуальные галлюцинации, для Эйнштейна служил пробным камнем интеллектуальных построений.

У Ницше сложились совершенно особые отношения со «светом»: сильнейшие головные боли, постоянные, особенно в последние годы жизни, ухудшение зрения сформировали из него существо, крайне чувствительное к свету и световым эффектам; в тех промежутках между болезненными состояниями, когда чистый свет более не сопутствовал острой боли, а награждал радостью обладания миром живого, радостью «быть», и возникали перцепированные образы, которые современная наука называет фосфенами («остаточные образы»), легко вызываемые даже слабым давлением на глазное яблоко; в зависимости от силы давления и возникает перцептивная геометрия — диски, концентрические окружности, арки, спирали и т. д. На уровне глубинного переживания геометрия фосфенов и геометрия архаических символов могут совпадать.

Письма Ницше и его поздние сочинения полны восторженных изъяснений на языке световых метафор:

«Я весь направлен к свету: он — то, почти единственное, без чего я абсолютно никак не могу обойтись и, думаю, нечем заменить: сияние легких облаков».

Или другое признание:

«Вот и снова ночь вокруг меня: я обрел бы себя, если бы сверкнула молния; благодаря этому краткому мигу напряжения я совершенно полностью овладел бы собой и своим собственным светом».

Внезапные переходы из темноты на свет, то боль, то эйфория светового восторга, привычка грезить с закрытыми глазами, конечно, не могли не сказаться на экзистенциальном и метафизическом опыте Ницше.

Отнюдь не случайно я связал светом стоящего на пороге безумия Ницше и стоящего на пороге великих открытий Эйнштейна: свет оказался порождающей материей представлений о времени того и другого.

Есть нечто временное в неумолимом течении времени. Прошлое, настоящее, грядущее — изобретения нашего ума. Недалеко ушло то время, когда сознание ориентировалось не на изменение, а на постоянство, когда в мире царила устойчивость и когда ветры прогресса еще не разрушали природу. В том мире человек «инстинктивно пытался превзойти или устранить время». И даже когда это ему не удалось, он не отказался окончательно от неподвижности. Так возник образ времени-колеса, которое вечно движется, но постоянно возвращается в исходную точку. Даже в нашем сознании все еще сосуществуют два времени — малоподвижная, почти неизменная вечность, замерзшая в глубинах подсознания, и подвижная повседневность, суетная, взбалмошная, очевидная, но еще более кажущаяся, ведущая рождение к смерти. Идеология великого круга со всеми разновидностями метемпсихоза не может быть изжита в этом вечно пульсирующем мире.

Здесь же коренится явление déjа vu — уже бывшего, самсары.

Мы все испытываем иногда посещающее нас чувство, будто то, что мы говорим и делаем, уже говорилось и делалось когда-то давно — как будто в смутном далеке нас окружали те же лица, вещи и обстоятельства, как будто мы отлично знаем, что произойдет затем, словно мы неожиданно вспомнили это!

Метемпсихоз метачеловека…

«В пучину Времени срываясь…»

«Меняются времена, меняются и слова, но вера неизменна». «Христос родился, рождается и родится».

Время тоже имеет свои сорта, первосортное время — это мгновения, ради которых стоит жить.

Мне пришел на ум также образ выигранного времени. Я спрашиваю: «Выигранного во имя чего?» И мне отвечают: «Во имя культуры».

Грядущее отбрасывает свою тень на настоящее. Это — реальность. И не только Белой Королевы, но каждого из нас. Потому что наше настоящее есть реакция на ожидаемое будущее, видение которого определяет поведение и обостряет восприятие грядущего. Вся наша жизнь в такой же мере переживание будущего, как прошлого или настоящего.

Время может течь вспять — тому множество подтверждений.

Мы живем в мире неподвижного, может быть, отрицательного времени.

И для тех немногих, кто предвидит, время тоже течет вспять. (Есть люди, которые лучше всего помнят события, происшедшие на следующей неделе.)

Для тех немногих, кто помнит, время тоже течет вспять. (Такова память.)

И для тех, кто страдает амнезией, время течет вспять. (Ибо время есть накопление информации, а они ее забывают.)

И для стариков время течет вспять. (Ибо они все теряют.)

И для детей время течет вспять. (Ибо оно течет от искренности ко лжи.)

И для зрелости время течет вспять. (Ибо что есть старость как не возвращение в возраст беспомощности?)

И для цивилизации время течет вспять — читайте Шпенглера, если сможете.

И еще — потому, что когда время течет вспять, смерть предшествует взрыву. «А когда сверхзвуковые боеголовки начнут нести нам смерть, то мы не услышим взрыва — смерть опередит его».

И все-таки время существует! Оно существует хотя бы потому, что было время, когда все было ясно, время, дающее ответы на любые вопросы, время, когда «золотой век» еще золотил нити Кроноса. То, что этого времени больше нет, служит лучшим доказательством былого существования времени. Но оно сохранилось и после «краха всех ценностей и крушения всех надежд»:

Дождь идет постоянно, без перерывов и не ослабевая; даже если обвалится какой-нибудь холм или какой-нибудь лес тонет в воде, поднявшейся из глубин, в дожде ничего не изменяется. Только дни и сезоны кружатся, достигая источника света. Это единственный признак, говорящий, что время еще существует.

Прошлое и настоящее не имеют значения. Ибо прошлое — это то, чем не следовало быть человеку, а настоящее — чем не следует быть. Мы должны считаться только с будущим. Будущее же…