Рене Декарт - Рассуждения о методе. Начала философии. Страсти души (сборник)

Однако ж девять лет прошло, прежде чем я остановился на чем-нибудь, по тем затруднительным вопросам, о которых постоянно спорят ученые, и даже не начинал отыскивать оснований для иного, более верного мировоззрения, чем общепринятое. Видя, как многие превосходные умы предпринимали еще недавно такой же подвиг, как мне казалось, безуспешно, я пугался трудности дела и, вероятно, и теперь бы еще не принимался за него, если бы не узнал, что некоторые мои знакомые преждевременно распустили слух о полном моем успехе в разысканиях. Не могу сказать, на чем основывали эти знакомые свои предположения, и если я речами моими сколько-нибудь содействовал распространению слуха, то это никак не тем, чтобы хвастался каким-нибудь найденным учением, а разве тем, что с большей откровенностью, чем принято между людьми учившимися, сознавался в том, чего не знаю, или тем, что опровергал мнения, признаваемые многими за несомненные. Но, как человек довольно совестливый для того, чтобы допускать других до понятия обо мне, не соответствующего действительности, я счел необходимым употребить все мои силы для того, чтобы сделаться достойным репутации, которую мне, против моего желания, составили. Это намерение, ровно восемь лет тому назад, побудило меня удалиться от всех моих знакомых и переехать сюда, в страну [16] Голландия. – Прим. перев. , в которой продолжительная война завела такой порядок, что армии, в ней находящиеся, служат только к обеспечению мира, и где, в массе великого деятельного народа, более занятого своими собственными делами, чем способного вмешиваться в чужие, я могу жить столь же уединенно, как бы в любой пустыне, не лишаясь, вместе с тем, и удобств жизни, свойственных населенным местам.

Не знаю, должен ли я передавать читателям размышления, которым предавался в вышеупомянутой стране, потому что эти размышления были такого метафизического свойства и так необыкновенны, что не каждого могут заинтересовать [17] Декарт говорит о первом наброске «Метафизических размышлений», которые были изданы через четыре года после «Рассуждения о методе». – Прим. перев. . Но я вынужден некоторым образом излагать эти размышления для доставления другим возможности оценить твердость моих начал. Я давно заметил, что в вопросах, касающихся обычаев, иногда необходимо следовать мнениям очевидно сомнительным как самым верным, как я это выше изложил; предпринимая же отыскание исключительно истины, я полагал, что надобно было поступать совсем наоборот – признавать все подверженное малейшему сомнению за совершенно ложное, и потом смотреть, что, за отбрасыванием сомнительного, останется в нашем понимании верного. Таким образом, принимая во внимание, что наши чувства нас нередко обманывают, я предположил, что все познание предметов, получаемое нами через внешние чувства, есть ложное. Точно так же, сообразив, что встречаются люди, ошибающиеся в простейших правилах геометрии и увлекающиеся паралогизмами, а также и то, что я сам никак не менее других подвержен ошибкам, решился отвергнуть как ложные все те мелкие основания, которые признавал прежде за доказательства. Наконец, вспомнив, что те же соображения, которые бывают у нас во время бодрствования, являются и во сне (при каком состоянии нашем все соображения признаются ложными), я предположил, что все идеи, когда-либо входившие в мой ум, настолько же верны, как и сонные мечтания. Но после этих предположений я тотчас заметил, что, откидывая все суждения как ложные, по необходимости должен признать то, что я-то сам, думающий так, что-нибудь да есть, и вследствие того признать истину: я мыслю, следовательно, я существую . Этот вывод, как могущий устоять против всех возражений скептиков, я счел возможным, не колеблясь, принять за первое основание той философской системы, которую отыскивал.

Далее, рассматривая со вниманием свое собственное существо, я заметил, что могу вообразить себя без тела и не находящимся ни в каком определенном мире или месте, но того, что меня вовсе нет, вообразить себе не могу. Существование мое подтверждается тем самым, что я могу отвергать истину других вещей, тогда как если бы я перестал мыслить, то и при совершенной справедливости всего прежде мною передуманного я не имел бы никаких оснований признавать себя существовавшим когда-либо. Из всего этого я вывел, что составляю существо, которого исключительное назначение есть мыслить, которое для своего бытия не нуждается в пространстве и не зависит ни от какого вещества; одним словом, что это я, т. е. душа, делающая меня тем, что я есть, совершенно отлична от тела, познается легче тела, и если бы тела вовсе не было, то все-таки осталась бы тем, что есть.

После этого я стал обсуждать вопрос о том, что вообще нужно для совершенной определенности и верности философского суждения. Так как я нашел одно суждение верное и определенное, то считал необходимым узнать и то, в чем именно состоит верность этого суждения?Заметив относительно суждения: я мыслю, следовательно, существую , что мое убеждение в верности его возникает исключительно из ясной идеи о том, что кто мыслит, тот непременно существует, я пришел к общему выводу: все идеи, постигаемые нами совершенно ясно и определенно, суть истинные, и затруднение в отыскании истинных идей состоит только в отделении ясно понимаемых идей от всех прочих.

Затем, размышляя о своей способности сомневаться, я вывел из этого понятие о несовершенстве моего существа, так как ясно, что знание представляет больше совершенства, чем сомнение. Потому я решился отыскивать источник моих идей в чем-то более совершенном, чем мое существо, и нашел его именно в каком-нибудь существе, более меня совершенном. Что касается до идей моих о множестве вне меня находящихся предметов и явлений, как-то: о небе, о Земле, о воде, о тепле и о тысяче других, то я не затруднялся относительно их источника, потому что, не видя в этих предметах и явлениях ничего дающего им превосходства надо мною, я мог думать, что если они истинны, то состояли в зависимости от моего существа, как обладающего некоторым совершенством, если же ложны, то поступили в мое сознание вследствие своего небытия, т. е. постигались мною только вследствие недостатков, имеющихся в моем существе. Но такое объяснение неприложимо к идее [18] В латинском переводе примечание – «в этом месте и во всех следующих под словом „идея“ следует вообще понимать всякую мыслимую вещь, поскольку она представлена каким-либо объектом в уме» (nota hoc in loco et ubique in sequentibus nomen ideae generaliter sumi pro omni re cogitata, quatenus habet tantum esse quoddam objectivum in intellectu). – Прим. перев. о существе более совершенном, чем мое, так как получить эту идею от небытия, т. е. чтобы от небытия произошло какое-нибудь бытие – предположение немыслимое, а как не менее противно здравому смыслу и то, чтобы более совершенное зависело или происходило от менее совершенного, то я заключил, что идею свою о совершенном не мог получить и от самого себя.