Энди Мерифилд - Магический Марксизм [Субверсивная Политика и воображение] [litres]

Эта книга полна нападок на марксизм, она пытается свести его с пьедестала и внести в него свежую струю, основательно перетрясти изнутри. Она противопоставляет фантастический марксизм научному, разоблачающему преступное буржуазное общество. Эта книга колеблется между двумя крайностями, отталкивая ортодоксов своим ревизионистским уклоном и отпугивая других марксистскими притязаниями, поскольку остается слишком марксистской. Но это более глубокий марксизм, более широкий и многогранный, более гибкий, который удачно минует эти две крайности, поскольку снова и снова курсирует между ними, затаивается в большом тенистом мире смутьянов, молодых радикалов и, возможно, людей постарше, всех тех, кто пытается усидеть одновременно на двух стульях. Данная книга надеется найти своих читателей в этом тенистом мире самостоятельных личностей, предполагая, что на самом ни бóльшие марксисты, чем думают, и что мы, те, кто называют себя марксистами, можем стать меньшими марксистами, чем думаем, оставаясь при этом хорошими коммунистами, стоя под развевающимися знаменами. Все вместе мы способны на опасные субверсивные [1] Понятия «субверсивный», «субверсия», «субверсивность» в данной книге надо понимать не столько как отсылающие к «подрыву» и «диверсии» в прямом, словарном смысле слова, сколько как указание на широкий набор культурных практик, оспаривающих очевидность, ищущих новых путей, размывающих культурную и политическую гегемонию. – Примеч. пер. поступки, бесшабашные действия. Эта книга предлагает читателям не «плохой» ( bad ) марксизм, по выражению Джона Хатника [2] John Hutnyk . Bad Marxism. Capitalism and Cultural Studies. London: Pluto Press, 2004. Когда я в первый раз предложил свою книгу издательству «Плуто», Хатник в рецензии написал, что книга «затрагивает утопический край разума и политики, которые мы не должны забывать, и может также принести утешение товарищам». , а «безумный» ( mad ) марксизм, безумный магический марксизм, взывающий к магу, заклинающий магическое безумие как радикальную альтернативу хаосу нашего сумасшедшего времени.

Эта книга возникла в результате двойной неудовлетворенности: очевидной неудовлетворенности миром и труднее поддающейся формулировке неудовлетворенности существующим марксизмом, она родилась из веры, что эти две неудовлетворенности связаны между собой, что вполне понятный пессимизм, свойственный нашей эре, заразил марксизм, превратил его в дряблую умозрительную концепцию, сделал его безопасным и осмотрительным, ведь он ощущает нависшую над собой угрозу, боится рассыпаться, точно Берлинская стена. Так что я хочу нечто противопоставить пессимизму марксизма, его вечной склонности смотреть на мир с плохой стороны. Моя неудовлетворенность также касается марксистских журналов и научных публикаций: мне они давно уже представляются неудобоваримыми, сухими и предсказуемыми, доступными только посвященным. Может быть, я не один так думаю? Меня никогда не вдохновляли пространные и излишне подробные статьи и исследования кризисов и бедствий, капиталистических катастроф, хотя в главном их авторы совершенно правы; но о них можно сказать то же, что Маркс говорил о буржуазии – все они кажутся довольными своим отчуждением или по крайней мере удовлетворяющимися своими оценками капиталистического отчуждения, обходясь улицами с односторонним движением, обитать на которых они обречены – в описываемых ими тупиках и безвыходных положениях, в которых они себя заперли.

В течение долгих лет я называл себя «среди прочего» марксистом [3] Выражение «среди прочего» я использую в том смысле, в котором Джон Бёрджер делает это в эссе «Десять донесений о месте», (Le Monde diplomatique, август, 2005). «Кто-то спрашивает: ты все еще марксист?» Когда смотришь на четырех осликов, пасущихся на лугу ясным летним днем, видишь, как они то валяются на траве, то застывают без движения, время замедляется, говорит Бёрджер. Они оглядываются на английского писателя, прижимаясь к яблоне, оценивая его, и уходят прочь, понурив головы и навострив уши. «Я наблюдаю за ними, – говорит он, – во все глаза. В нашем обмене, полуденном обществе, которое мы дарим друг другу, есть основа того, что я могу определить только как благодарность. Четыре ослика на лугу, июнь месяц, 2005 год. Да, среди прочего я марксист». Зарисовка Бёрджера помогла убедить другого любителя осликов в том, что молчаливая мудрость может иметь отношение к марксизму (см.: Andy Merrifield . The Wisdom of Donkey. New York: Walker Books, 2008). , хотя в США такое самоназвание звучало вызывающе и хотя я так и не присоединился ни к одной марксистской партии или организации, не нашел вожака, выражающего мои мысли, которого я мог бы поддержать от всего сердца. Я всегда ощущал себя странником, человеком вроде Матье из «Возраста зрелости» Сартра, который, несмотря на постоянные понукания Брюне, не может посвятить себя какой-либо деятельности «на уровне института», «официально» примкнуть к марксизму – хотя никто меня никогда не просил этого делать. Не то чтобы я боялся потерять свободу, скорее в этом отказе, неучастии я мог оставаться верен Воображаемой партии, ведь я знал, что она где-то существует, должна существовать, и ее ряды ширятся день ото дня. Настоящая книга написана для воображаемых избирателей, членов партии, которая непременно существует. В этом смысле «Магический марксизм», как я надеюсь, обращается ко всем бесприютным смутьянам-одиночкам, которые хотят свершить нечто радикальное, придумать иной мир, поскольку этот вызывает у них отвращение. Меня не покидает ощущение – легкое подозрение, – что нас таких много, что многие колеблются между двумя крайностями, строя планы и ожидая новостей с мест событий.

Часто авторы книг пишут предисловие в последнюю очередь, и я в данном случае не исключение. Предисловие позволяет писателю заново проследить ход мыслей, перепроверить их порядок и обоснованность в тот момент, когда дело сделано и работа завершена. Можно подумать более – менее спокойно и заново представить себе текст так, как если бы он все еще был только идеей. Когда я сочинял это предисловие, ретроспективно, мне представлялись важными для книги три ключевых фактора. Первый – это решение, которое я принял в 2003 году: отказаться от академической карьеры и отправиться жить во французскую глубинку. Я похоронил себя сначала в Верхней Савойе, в горах, а затем, пару лет спустя, перебрался на плоскогорье Центрального массива, в Овернь, один из беднейших французских регионов. Расставшись с городской жизнью (Нью-Йорком), а также миром стабильной оплачиваемой работы, я не был уверен, говорит ли во мне марксистский дух или желание от него убежать. До того времени я полагал, что радикальный марксизм означает принятие на себя внутренних обязательств, обитание в местах силы вроде больших городов, а не ускользание, дауншифтинг и бегство из них в призрачный маргинальный мир, далекий от городской жизни. По иронии судьбы на выбор убежища меня вдохновил Ги Дебор, еще один марксист и бывший горожанин, пытавшийся скрыться от спектакля в 1970-е – как он их называл, «отвратительные семидесятые» – и осевший в той же Оверни, в доме, окруженном высокой каменной стеной. Вид из окон дома, как он любил говорить, «открывался прямо на Млечный Путь».