Энди Мерифилд - Магический Марксизм [Субверсивная Политика и воображение] [litres]

Как оказалось, этот дом стал, по Клаузевицу, своего рода крепостью, где Дебор укрылся после 1968 года, льдиной, нарушавшей стремительное течение реки, которое либо прибивало людей к берегу, либо увлекало их за собой. Клаузевиц говорил, что значение обороны – значение крепости – слагается из двух элементов: пассивного и активного. Последний нельзя мыслить без первого. Крепости, даже без активного гарнизона, являются элементом «непосредственной защиты», служат заставами на дорогах и на реках. Соответственно, они превращаются в «оазисы в пустыне», «щиты против неприятельского наступления», «истинные контрфорсы всей системы обороны» [4] Клаузевиц К. О войне. М.: Эксмо, 2007. С. 316. . Крепость как пассивный элемент обороны пытается предотвратить продвижение неприятеля, усложнить это передвижение и сделать опасным: оттуда можно предпринять активную атаку и отправить гарнизон на перехват противника.

Вскоре после моего прибытия в Овернь я понял, что призрак Дебора продолжает жить: не только как нечто ощущаемое почти физически, но также как политическая реинкарнация. Меня окружали, зачастую затаившись в небольших деревушках и маленьких общинах, группы людей, построившие крепости как активные и пассивные элементы обороны и создавшие целые новые коллективные ее системы против общества спектакля и культуры потребления. И с таких аванпостов, из такого «нового подполья», «новых резерваций» они время от времени предпринимают фронтальные атаки против этой вырождающейся системы. Идея «нового подполья», или «новой резервации», принадлежит мистику и сюрреалисту Андре Грегори, персонажу фильма Луи Маля «Мой ужин с Андре»: люди объединяются, пророчески говорит Грегори, в желании создать новую практическую концепцию того, как надо жить и действовать в наши новые темные времена. Перед нами мелькают, говорит он, «новые островки безопасности, где главенствует историческая память и человеческое существо может продолжать мечтать и действовать» [5] Эта великолепная и умная кинопьеса 1981 года представляет собой диалог между романтиком-мечтателем и реалистом-скептиком за ужином в нью-йоркском ресторане. Сценарий, написанный Уоллесом Шоуном и Андре Грегори, доступен в форме книги и потому может быть внимательно прочитан. «Видишь ли, – пускается в объяснения Грегори, – я не перестаю думать о том, что нам нужен новый язык, язык сердца, язык, где язык не нужен, – это будет новый вид поэзии, поэзии танцующей пчелы, сообщающей нам о том, где находится мед. И я думаю, что для создания этого нового языка мы должны научиться проникать в зазеркалье, научиться воспринимать мир по-новому, чтобы почувствовать единение со всеми вещами и внезапно все постичь». ( Wallace Shawn, André Gregory. My Dinner with André. New York: Grove Press, 1981. P. 95.) . И эти островки возникают не только в приютившей меня Верхней Луаре, но и в соседних департаментах Лозер, Аверон, Коррез – если называть только некоторые, где люди борются за утверждение terra novas и за новую магическую географию воображения, новые островки безопасности, вдохновляясь мечтой, страстным желанием делать нечто более самостоятельное, более осмысленное в наши новые темные времена.

Вопреки всему, они ищут «настоящую жизнь», которую им не может предложить современный капитализм с его быстрым питанием и супермаркетами, рынками труда и мировым рынком. Они выступают против умерщвления творческого духа на работе и засорения мозгов дома. В новых коммунах всеми доступными способами, со своими системами коммуникации и жизнеобеспечения, они выращивают органические продукты, разводят пчел и пекут хлеб, растят коз и изготовляют сыр, выполняют разные мелкие работы, которые складываются в нечто более значимое, в социальное движение, политически грамотное, с практическими знаниями и техническим ноу-хау. Оно не обязательно опирается на определенный класс, но прекрасно знает свое место в глобальной системе накопления капитала. Эти люди формируют коллективные микродвижения, выступающие против тоталитарной мегамашины, разрозненные группы, которые часто становятся союзниками в борьбе по всему миру, поддерживая «Крестьянскую конфедерацию» и международное крестьянское движение «Вия Кампезина» в таких вопросах, как честная торговля и продовольственная безопасность, бросая вызов неолиберальной ортодоксии. Их список практически бесконечен. Словно они прочитали написанные молодым Марксом «Экономическо-философские рукописи 1844 года», словно пытаются проигнорировать силы отчуждения, пытаются быть самими собой, освободиться как внешне, объективно, так и внутренне, субъективно. Их подлинная сущность – это подлинность действия и сознания, нечто одновременно реальное и идеальное, позитивная энергия, создающая очаги света – «мешки сопротивления», выражаясь в терминах субкоманданте Маркоса, – очаги поддержки. «Множатся мешки сопротивления, – говорит Маркос, – у каждого из них – своя собственная история, свои различия, свои схожести, свои требования, своя борьба, свои достижения. И если у человечества есть еще надежды выжить, стать лучше, надежды эти находятся в мешках, которые создают изгои, лишние, ненужные» [6] Субкоманданте Маркос. Четвертая мировая война / пер. О. Ясинского. Екатеринбург: Ультра. Культура, 2005. С. 289. .

И то, что сначала показалось мне бегством от политики, я стал рассматривать как переосмысление политики; ее испытательная площадка была прямо передо мной, в повседневной жизни. То, что возникло у меня на глазах и продолжает возникать, обретает четкие формы, и я исследую в своей книге новую форму марксизма, имеющую в своей основе неокоммунистический импульс: все больше людей вступают в новую Воображаемую партию, их настолько много, что теперь из маргинального явления, побега от общества, эти процессы превратились в нечто обратное – достаточно большие массы людей постепенно возвращаются в общество. И это активное общество, в той мере, в какой оно закаляет своих рядовых членов. Во всяком случае я думаю, что это так, надеюсь, что это так, должен надеяться, что это так…

Идея книги именно о магическом марксизме внезапно пришла мне в голову в странном, непредвиденном месте и при довольно необычных обстоятельствах: я лежал в гамаке в основанном португальцами прибрежном городе Парати, на полпути между Сан-Паулу и Рио-де-Жанейро, на бразильском «зеленом берегу». За окном шел тропический ливень, и слушая, как дождь барабанит по пальмовым листьям, я почти неделю подряд читал «Сто лет одиночества» и начал верить, поверил в иную реальность, в другой мир, магический. Не то чтобы я раньше в него не верил, просто из-за сюрреализма обстановки, в которой оказался, я увидел свою обыденную жизнь в другом свете, фантастическом. Мне следовало перечитать «Сто лет одиночества». Несколько лет я безуспешно пытался одолеть эпическую сагу Габриэля Гарсия Маркеса о семье Буэндиа, об Урсуле и Хосе Аркадио и их многочисленном потомстве, жившем в поселке Макондо, среди сырых джунглей, недалеко от затонувшего испанского галеона. Но меня постоянно что-то отвлекало, и я бросал чтение, обескураженный количеством персонажей с созвучными именами; мне не удавалось продраться сквозь первые предложения, описывающие безумные изобретения цыгана Мелькиадеса. Однако в Парати, в pousada «Caminho do Ouro» , окруженный фантастическими растениями, экзотическими цветами и крошечными колибри, рядом с бурной рекой, я был поражен видением мира Гарсия Маркеса, его жизнерадостностью, нашей зацикленностью на противостоянии смерти, пустотой жизни без любви, бесконечным поиском приключений, волшебством, фантазией – подлинной фантастической реальностью.