Айн Рэнд - Философия: Кому она нужна? [litres]

Наша страна, обладающая невероятной научной и технологической мощью, брошена в вакуум антиинтеллектуальной эпохи и похожа на орду кочевников Средних веков или поставлена в положение подростка, еще не научившегося концептуализировать. Но у подростка уже есть свое ощущение жизни, которое его и направляет. И у страны тоже.

Что особенного в американском ощущении жизни?

Ощущение жизни настолько сложное понятие, что лучший способ его определить – это привести примеры и сравнить их с проявлениями другого ощущения жизни.

Эмоциональный лейтмотив большинства европейцев кроется в чувстве принадлежности государству, как собственность, которую используют и которой распоряжаются, и подчиненности индивида естественной, метафизически предопределенной судьбе. Типичный европеец может не одобрять конкретное государство и противиться ему, стремясь установить вариант, кажущийся ему более предпочтительным, как раб, ищущий лучшего хозяина. Но идея о том, что он обладает суверенитетом, а государство служит ему, не имеет эмоциональной реальности в его сознании. Он считает службу государству добром на уровне морали, честью , и, если вы скажете ему, что его жизнь – цель сама по себе, он будет оскорблен или потерян. Поколения, взращенные на философии этатизма и соответственно действующие, внедряют ее в разум каждого следующего поколения с младых лет.

Типичный американец так до конца и не может понять это европейское ощущение жизни. Американец – независимый субъект. Популярное выражение протеста против «давления со стороны» эмоционально непонятно европейцам, которые думают, что жить под давлением со стороны – это естественно. В эмоциональном плане у американца нет понятия службы (или служения) по отношению к кому-либо. Даже если он идет в армию и слышит, что это называется «службой своей стране», он ощущает себя щедрым аристократом, который предпочел выполнить опасное задание. Европейский солдат рассматривает такую службу как долг.

Фраза «Чем соседские деньги отличаются от моих?» была очень популярна в Америке. Но была бы непопулярна в Европе: богатство, чтобы считаться хорошим, должно быть древним и быть следствием особой привилегии со стороны государства; для европейца деньги, заработанные собственным трудом, порочны, грубы и не заслуживают уважения.

Американцы превозносят достижения; они знают, что за ними стоит. Европейцы относятся к любому достижению с циничным подозрением и завистью. Зависть не самая популярная эмоция в США (пока); это доминирующая эмоция в Европе.

Когда американцы испытывают уважение к публичным личностям, это уважение равного себе; они понимают, что государственный чиновник такой же человек, как и они, который выбрал свой карьерный путь и заработал свою долю уважения. Они называют звезд по имени, а президентов – по их инициалам (как, например, F.D.R. [82] F.D.R. – Франклин Делано Рузвельт, 32-й президент США (1933–1945). или J.F.K. [83] J.F.K. – Джон Фицджеральд Кеннеди, 35-й президент США (1961–1963). ), не из чувства высокомерия или напыщенного эгалитаризма, а в знак уважения. Обычай обращаться к человеку «герр доктор Шмидт» никогда бы не прижился в Америке. В Англии, самой свободной из европейских стран, достижение ученого, бизнесмена или кинозвезды не будет полностью признанным, пока его не коснется государственный меч и претендент не будет объявлен рыцарем.

У этих двух совершенно разных подходов есть практические последствия.

Один американский экономист рассказал мне историю. Американский производственный концерн отправил его в Англию для проверки британского филиала: несмотря на современное оборудование и технологии, продуктивность филиала сильно отставала от материнской компании. Экономист выявил причину: жестко ограниченное мышление и кастовая психологическая система, охватывающая все уровни британской рабочей силы и системы управления. Он объяснил это так: в Америке, если ломается станок, рабочий вызывается его починить, и обычно у него это получается; в Англии же работа останавливается, и люди ждут, пока соответствующий отдел вызовет нужного специалиста. Вопрос не в лености, а в глубоко укоренившемся чувстве, что нужно сидеть на своем месте, делать только то, что нужно, и никогда не вылезать за рамки. Британскому рабочему не приходит в голову, что он свободен взять на себя ответственность за любую работу, находящуюся за пределами его основных обязанностей. Инициатива – инстинктивная (то есть автоматизированная) характеристика американцев; в сознании американца она занимает то место, где в европейском сознании сидит послушание .

А вот пример различий в социальной атмосфере. Пожилая европейка, швейцарский биохимик, во время визита в Нью-Йорк сказала мне, что хочет что-нибудь купить в комиссионном магазине. Она плохо говорила по-английски и попросила меня пойти с ней; она мялась и выглядела потрясенной и обеспокоенной, а затем спросила: «А тебя это не смутит?» Я не поняла, о чем она: «Смутит? Как?» Она объяснила: «Ну, ты знаменитость, а вдруг тебя увидят в комиссионном магазине?» Я рассмеялась. Потом она объяснила, что в Швейцарии по неписаному закону существуют разные магазины для разных групп людей и что она, как высококвалифицированный профессионал, должна покупать вещи только в определенных магазинах, даже если у нее скромная зарплата, даже если лучшие товары по более низким ценам доступны в магазине для женщин-работниц, в противном случае она потеряет свой социальный статус. Вы представляете себе жизнь в таких условиях? (Конечно же, мы сходили в комиссионный магазин.)

Европейцы на всех социальных уровнях эмоционально живут в мире, созданном другими (и каждый знает, кем именно), и ищут и соглашаются со своим местом в этом мире. Американский подход отлично виден в строчке из стихотворения Беджера Кларка «Человек с Запада» (The Westerner): «The world began when I was born and the world is mine to win» [84] «Мир начался, когда я родился, и этот мир для меня, чтобы побеждать». .

Много лет назад в Голливуде я встретила Еву Кюри, выдающуюся француженку, дочь Марии Кюри. Ева была автором публицистических бестселлеров и либералом; в то время она ездила с лекциями по Соединенным Штатам. Она выразила крайнее удивление американской аудиторией. «Они такие счастливые, – повторяла она, – такие счастливые …» Она говорила это без неодобрения и без восхищения, только с небольшим оттенком изумления; но это изумление было искренним. «Люди здесь не как в Европе… Все счастливы в Америке, кроме интеллектуалов. О, интеллектуалы несчастны везде».

Я хорошо запомнила этот эпизод, потому что она неосознанно назвала природу разрыва между американцами и интеллектуалами. Какую пользу бы принесла Америке культура измученной, разрушающейся Европы с ее мистицизмом, апатичной покорностью, культом страдания и утверждением, что невзгоды и бессилие – земная судьба человека и что несчастье – характерная черта чувствительной души?