Арсений Куманьков - Война в XXI веке

Два весомых контраргумента выдвигались против нерешительности Уолцера в принятии идеи гуманитарного интервенционизма и одобрения лишь не слишком активных военных действий в качестве поддержки тех, кто нуждается в гуманитарной помощи. Один из них предложил Дэвид Любэн, который с большим скепсисом оценил процитированное в предыдущем абзаце утверждение Уолцера. «Целые библиотеки были написаны о самых отдалённых культурах» [332] Luban D. The Romance of the Nation-State. P. 395. , чтобы говорить о невозможности постичь особенности чужих политических традиций – отвечал Уолцеру Любэн. Мы, соответственно, не можем оставаться равнодушными и безучастными, когда сталкиваемся с репрессиями тирана по отношению к своим гражданам. У нас есть возможность оценить опасность ситуации, в которую они попали, и принять решение о помощи. Другой аргумент высказал Брайан Оренд, и он повторяет рассуждение о вмешательстве в гражданскую войну: войну необходимо начинать, чтобы довести до победы, в случае гуманитарной интервенции минимальная победа будет состоять в том, что жертвы гуманитарной катастрофы перестанут чувствовать угрозу своим жизням, поэтому в этом случае надо не просто оказывать помощь в защите тех, кто не способен обеспечить её сам, а снять саму угрозу. Очевидно, что Оренд в этом отношении выступает в качестве сторонника силовой смены режима.

Уолцер, допуская возможность военного ответа на массовые нарушения прав человека, говорит о необходимости проводить гуманитарную интервенцию в соответствии со всеми принципам jus ad bellum. Должно наличествовать действительно значимое моральное обоснование для подобной операции, в то время как национальные интересы государств, готовящихся к вторжению, не могут приниматься в расчёт. Следует особое внимание уделить принципам пропорциональности и вероятности успеха – интервенция не должна привести к чрезмерным жертвам ни среди тех, кто её инициирует, ни среди местного населения, при этом необходимо гарантировать достижение поставленной цели – прекращения массовых нарушений прав человека. Интервенция может применяться только как последнее средство для разрешения текущего конфликта; военной фазе должна предшествовать переговорная или санкционная стадии. Правда, в случае, когда массовые убийства или этнические чистки уже начались, этот принцип фактически теряет свой смысл. Наконец, последний принцип, интерпретация которого в данном случае представляет наибольшую сложность – принцип легитимной власти. Решение о гуманитарной интервенции может принимать только уполномоченный на подобное действие орган. Но здесь мы сталкиваемся с вопросом о том, кто может выступать в качестве такого органа в ситуации, когда, во-первых, причиной войны называется забота о правах человека, т. е. когда политическая сфера измеряется моралью; а во-вторых, объектом защиты прав человека становятся не граждане государства-интервента, а граждане другого суверенного образования.

Вопрос о том, кто должен брать на себя ответственность проводить гуманитарную интервенцию, остаётся по сути нерешённым. Большинство теоретиков, в частности Уолцер и Оренд, полагают, что интервенция должна стать обязанностью отдельных государств или региональных ассоциаций, которым не нужна санкция ООН. Это заключение ставит новые вопросы. Какое именно государство или ассоциация должны выполнять обязательство предотвращать гуманитарные катастрофы? Что должно делать мировое сообщество в ситуации, когда ни одно государство не хочет вступать в конфликт? Не станет ли интервенция для государств, участвующих в ней, в первую очередь средством решения собственных политических или экономических задач?

Отвечая на первый вопрос, британский специалист по международным отношениям Джеймс Пэттисон приходит к выводу, что проводить гуманитарную интервенцию должен субъект, который сделает это с наибольшей эффективностью [333] Pattison J. Whose Responsibility to Protect? The Duties of Humanitarian Intervention // Journal of Military Ethics. 2008. Vol. 7. No. 4. P. 262–283. . Однако сам Пэттисон признаёт это решение «временным», поскольку не всегда самый эффективный интервент будет обладать желанием нести на себе ответственность по защите прав человека во всём мире. Эта проблема связана уже со вторым вопросом. Уолцер пытается ответить на него в ряде своих статей, но нельзя сказать, что он приходит к какому-то удовлетворительному решению. Обычно он весьма неопределённо говорит, что должен найтись кто-то, кто возьмёт на себя ответственность и решит проблему в том или ином регионе земного шара [334] Walzer М. The Argument about Humanitarian Intervention // Dissent. 2002. Vol. 49. No. 1. P. 29–37; Walzer M. The Politics of Rescue // Social Research. 1995. Vol. 62. No. 1. P. 53–66. . И лучше, чтобы это делали региональные силы, не дожидаясь коллективного решения ООН – в противном случае, время будет упущено и мы в очередной раз столкнёмся с многотысячными жертвами.

Сложности вызывает и третий вопрос. Уолцер полагает, что государство, устраивающее гуманитарную интервенцию, безусловно, попытается сделать её выгодной для себя, но его действия, тем не менее, позволят прекратить насилие в отношении гражданского населения. Государство получает своеобразную моральную санкцию и на защиту прав человека при помощи вооружённой силы, и на решение собственных задач в данном регионе. Однако подобное нравственное обоснование войны представляется достаточно спорным. Равно как и сама гуманитарная интервенция не всегда может считаться действенным способом прекращения конфликта, поскольку (как и в случае вмешательства в гражданскую войну) часто работает на его эскалацию. Интервенции в Югославию или Ливию продемонстрировали, что гуманитарная война может способствовать развитию социальных кризисов и привести к политическим коллапсам.

Джеймс Пэттисон, которого мы цитировали выше, написал книгу о гуманитарных интервенциях, где предложил свой вариант решения проблемы легитимации участия в войне, ставящей целью защиту прав человека. В его книге представлен довольно авторитетный и популярный взгляд западного интеллектуального и политического сообщества на гуманитарный интервенционизм, поэтому он заслуживает детального прояснения. Пэттисон с опорой на концепцию профессора философии Университета Дьюка Аллена Бьюкенена говорит о нормативной политической легитимации. Важно не то, легитимно ли конкретное действие политического субъекта, а то, является ли он в принципе легитимным, т. е. получает ли его власть моральное обоснование [335] Pattison J. Humanitarian Intervention and the Responsibility to Protect. Who Should Intervene? N.Y.: Oxford University Press, 2010. P. 31; Pattison J. Legitimacy and Humanitarian Intervention: Who Should Intervene? // The International Journal of Human Rights. 2008. Vol. 12. No. 3. P. 397. См. также: Buchanan A. Justice, Legitimacy, and Self-Determination: Moral Foundations for International Law. Oxford: Oxford University Press, 2004. P. 239; Buchanan A. Justice, Legitimacy, and Human Rights // The Idea of a Political Liberalism: Essays on Rawls / ed. by V. Davion, C. Wolf. Oxford: Rowman and Littlefield, 2000. P. 73. . Фактически моральный статус субъекта гуманитарной интервенции наделяется ключевым значением; инициатор интервенции должен обладать специфическими качествами. В этом контексте вопрос о справедливой причине оказывается не столь принципиальным и признаётся по сути решённым – если морально достойный политический субъект заявляет о необходимости совершить интервенцию, он обретает моральное право на её проведение. Также ему вовсе не обязательно выполнять все требования теории справедливой войны, чтобы провести интервенцию – Пэттисон дистанцируется от категорического подхода, отстаивая право ограниченной легитимации. После этого не вызывает удивления, что гуманитарная интервенция может быть легитимной, хотя и нелегальной. На этом основании обоснованной кажется Пэттисону операция, проведённая НАТО против Югославии в 1999 г.