Клайв Стейплз Льюис - Чудо [сборник]

Все мы страдаем из-за разделений христианства и стыдимся их. Но тот, кто всегда был внутри, может подумать, что они глубже, чем на самом деле. Он не знает, как выглядит христианство извне. А я знаю, я его видел; и враги его это знают. Выйдя за пределы своего века, это увидите и вы, и сможете, если хотите, поставить увлекательный опыт. Вас сочтут папистом, когда вы процитируете Беньяна, мистиком, близким к пантеизму, – когда вы процитируете св. Фому, и т. п. Вы подниметесь на виадук, перекрывающий века, который высок, когда смотришь из долины, низок, когда смотришь с горы, узок по сравнению с болотом и широк перед козьей тропой.

По словам издателя, «Хоббита» с такой непохожей «Алисой» роднит то, что обе книги – литературная забава ученого. Однако важнее другое: есть книги, которые разнятся решительно всем, но каждая открывает свой мир. Кажется, этот мир существовал всегда; мы входим в него и больше не можем без него жить. Таковы «Алиса», «Флатландия», «Фантастес», «Ветер в ивах».

Определить слово «хоббит» невозможно, потому что оно – новое. Вы не угадаете заранее, что оно значит, как не сможете потом забыть. Замечательные авторские рисунки, карты Мирквуда, Гоблингейта, Эсгарота дают нам некоторые намеки, как и имена – гномов, дракона, – цепляющие взгляд, стоит открыть страницу. Но есть гномы и гномы; нет общего рецепта, как создать сказочных персонажей, по-толкиновски укорененных в своей истории. (А профессор Толкин явно знает о героях куда больше, чем требует повествование.) Еще меньше расхожие рецепты подготовят нас к переходу от бытового зачина («хоббиты – маленький народец, они меньше гномов и безбородые, но гораздо выше лилипутов») к эпическому распеву последних глав («Все думаю я, какую долю их наследия пришлось бы вам уплатить, найди вы, что клад не охраняется»). Надо читать самому, чтобы понять, насколько неизбежно это перетекание, как оно набирает ход с каждым шагом героев. Все восхитительно, ничто не случайно; все жители Вайлдерленда имеют безусловное право существовать, как и обитатели нашего мира; хотя ребенок, который о них читает (да и его родители, если они не очень образованны), вряд ли догадается, из какой глубокой традиции они вышли.

Прежде всего надо понять, что книга эта детская только в одном смысле: ее можно впервые читать даже малышам. «Алису» дети читают всерьез, взрослые – со смехом. «Хоббит», напротив, очень повеселит самых маленьких, и только годы спустя, на десятый или двенадцатый раз, они поймут, что лишь высокая ученость и глубокие размышления делают книгу такой объемной, такой уютной, такой по-своему правдивой. Предсказывать опасно; но «Хоббит» вполне может стать классикой.

Рецензируя первый том «Властелина Колец», я едва смел надеяться на то, что книга будет пользоваться у читателей успехом, которого, по моему мнению, она безусловно заслуживала. К счастью, мои опасения не сбылись. Уже опубликованы и второй, и третий тома. Однако среди хора восторженных поклонников слышны и голоса критиков, утверждающих, что автор «Властелина Колец» делит своих персонажей на две категории: для него существует только белое и черное, третьего не дано. Мне хотелось бы ответить этим критикам. Вспомните хотя бы эпизод в конце первого тома, вспомните, как сражается с самим собой Боромир, и вы поймете, что ваши утверждения безосновательны. Вспомним и еще один эпизод, из второго тома. «Как в такие дни поступать и не оступаться?» – «Да как обычно, – отвечал Арагорн. – Добро и зло местами не менялись: что прежде, то и теперь, что у эльфов и гномов, то и у людей».

Вот основа толкиновского мироздания. Полагаю, некоторые читатели, подметив это четкое разделение на белое и черное, вообразили, что речь идет о делении на белых и черных людей. Как на шахматной доске: есть черный слон и есть слон белый, и передвигаться они могут лишь по клеткам «своего» цвета. Но второй и третий тома «Властелина Колец» должны переубедить и таких читателей. Все смешалось, все перепуталось; нынешние изменники поначалу руководствовались благими намерениями, а героическая Ристания и доблестный Гондор, оказывается, также тронуты порчей, разъевшей Мордор. Даже несчастный Смеагорл, при всей его злобе и коварстве, не лишен доброты. Трагический парадокс – окончательно переступить грань между добром и злом Смеагорла вынуждают необдуманные слова самого, пожалуй, бескорыстного и самоотверженного из персонажей Толкина. «Властелин Колец» состоит из трех томов, в каждом томе по две книги. Это – своего рода архитектурное сооружение, величественное и одновременно изящное, воздушное. Первая книга вводит читателя в повествование и закладывает сюжет. Во второй книге сюжет развивается, «обрастая» историческим материалом. Дальше все меняется. Третья и четвертая книги повествуют о судьбе вынужденно разделившихся Хранителей на фоне противоборства куда более могущественных сил. К основной линии сюжета читателя возвращают в пятой книге и в начале шестой (вторая половина последней, естественно, подводит итоги). Но нам ни на миг не дают забыть о том, что судьба Хранителей неразрывно связана с судьбой мира как такового. С одной стороны – кровопролитная война, топот копыт, пение горнов, лязг стали о сталь. С другой – двое крохотных хоббитов, изможденных и изнемогших, крадущихся, точно мыши по груде шлака, по вулканическим сумеркам Мордора. И мы твердо знаем, что судьба мира зависит куда больше от этой пары, нежели от сталкивающихся в битвах армий. Это – мастерский сюжетный ход, стержень, важнейшее звено, благодаря которому «Властелин Колец» заставляет сопереживать персонажам, восхищаться ими, а иногда над ними и посмеиваться.

Что касается сюжета, его ни в коем случае не следует оценивать в той снисходительно-насмешливой манере, в какой привыкли выражать свои мысли специалисты по «подростковому чтиву». Сюжет «Властелина Колец» суров и трагичен: нарастающая тревога, страшное бремя Кольца, неотвратимое превращение обыкновенного хоббита в героя, причем в обстоятельствах, когда одинаково глупо надеяться на славу и бояться бесчестия. «Отвлечения», то есть ответвления от основной линии, спасают читателя: не будь их, накал страстей, возможно, оказался бы чересчур велик.

Я вовсе не хочу сказать, что эти «отвлечения» играют исключительно вспомогательную роль. Они – равноправная часть повествования. Чего стоит хотя бы петушиный крик над осажденным Гондором! Перечислять великолепные находки Толкина можно сколь угодно долго; я ограничусь упоминанием о двух, совершенно различных. Итак, первая находка – это, как ни удивительно, реализм. Война у Толкина до боли напоминает войну, пришедшуюся на молодость моего поколения. Все то же: бесконечное движение без цели и смысла, зловещая тишина перед битвой, «когда все замерло в ожидании», беженцы, крепкая мужская дружба, напускное веселье, бравада – и отчаяние, загнанное вглубь, и такие подарки небес, как целый бочонок доброго табака, «спасенный» из развалин… Автор в другом месте прямо говорит, что его привязанность к сказкам обрела зрелость во время воинской службы; вот почему мы вправе сказать о батальных сценах во «Властелине Колец» (цитируя гнома Гимли): «Отличные скалы! Вообще крепкие ребра у здешнего края». Вторая же находка состоит в том, что никакой персонаж – никакой народ! – не вставлен в текст только ради сюжета. Нет, все они здесь по праву; их следовало бы создать просто потому, что они добавляют «вкусности». Иной автор (найдись таковой, паче чаяния) посвятил бы тому же Древню книгу целиком. Ведь глаза Древня «переполнены памятью несчетных веков и долгим, медленным, спокойным раздумьем». Имя Древня росло вместе с ним на протяжении веков, и ныне он уже не в силах произнести его, ибо на это уйдет слишком много времени. Когда Древень узнает, что они с хоббитами беседуют на горе, мы слышим жалобы: «Слово-то какое коротенькое, а она ведь здесь стоит спокон веков».