Клайв Стейплз Льюис - Христианство [сборник]

Точно так же решается вопрос и о нашем собственном страдании. Многие аскеты истязали себя. Я мирянин и не буду судить о том, стоило ли это делать; но я уверен, что самоистязание очень сильно отличается от боли, посланной Богом. Всякий знает, что пост и голод – разные вещи. Пост включает в себя усилие воли, и награда его – сила, а опасность – гордыня. Голод вынужденный предает и аппетит наш, и волю воле Божьей, давая нам возможность смириться. Опасность есть и тут, мы можем восстать, возмутиться, озлобиться. Но аскетические упражнения, укрепляющие волю, полезны лишь до тех пор, пока воля наводит порядок в нашем обиталище страстей, готовя дом для Господа. Они полезны как средства, как цель они ужасны – подменяя аппетит волей, мы просто сменим животное естество на естество бесовское. Поистине лишь Бог властен над смертью. Испытания делают свое дело в мире, где мы, люди, стараемся избежать боли и обрести радость. Чтобы предать волю Богу, надо чего-то хотеть. Христианское отношение – не бесчувствие стоиков, а готовность предпочесть Бога более низким, тленным, но не злым целям. Самый совершенный Человек очень хотел избежать страдания и смерти, но готов был принять их, если в этом – воля Отца. Некоторые святые советуют от всего отрешиться сразу, в начале пути; но я думаю, что они говорят о полной готовности отрешиться [28] См., например, IV беседу брата Лаврентия (от 25 ноября 1667 года): «Один лишь искренний отказ от всего мыслимого не ведет нас к Богу». от чего угодно, когда потребует Бог. Невозможно ничего не хотеть, кроме подчинения Богу. В чем тогда материя отказа? Невозможно сказать: «Я хочу подчинить то, что я хочу, Божьей воле», это не имеет смысла. Конечно, мы слишком стараемся избежать страданий, но неприязнь к ним законна, согласна со всей системой тварной жизни, на которую и рассчитана их очистительная роль.

Тем самым, неверно думать, что христианский взгляд на страдания не разрешает нам улучшать мир. В самой полной из притч о Страшном суде Господь сводит всю добродетель к деятельному милосердию; и хотя нельзя отрывать эту притчу от всего остального в Евангелии, она ясно показывает, какова самая суть нашей социальной этики.

2. Если без испытаний не спасешься, испытания будут, пока Господь не спасет мир или не признает, что спасти его невозможно. Поэтому христианин не может верить тем, кто обещает ему, что, улучшив экономику, политику или медицину, мы обретем рай на земле. Казалось бы, это должно ввергнуть в уныние христианских общественных деятелей, но они не унывают. Когда чувствуешь, что все мы, люди, объединены страданием, действовать хочется не меньше, чем тогда, когда дикая надежда искушает нас преступить нравственный закон, а потом дает нам прах и пепел. Представим себе, что речь идет об отдельном человеке, и нам сразу станет ясно, что неосуществимость земного рая ничуть не мешает милосердию. Голодный хочет есть, больной – вылечиться, хотя оба знают, что потом их ждет не рай, а обычная нелегкая жизнь. Я не обсуждаю сейчас, нужны ли серьезные изменения в общественной системе. Я просто напомнил, что не надо путать лекарство с эликсиром бессмертия.

3. Поскольку мы коснулись политики, напомню и о том, что христианское учение о послушании и покорности – богословское, а не политическое. Мне нечего сказать ни о формах правления, ни об общественном послушании. Та степень послушания, которую мы обязаны оказывать Богу, беспримерна и неповторима, как неповторима связь между созданием и Создателем. Никаких политических выводов из этого сделать нельзя.

4. Христианское учение о страдании объясняет, мне кажется, удивительную способность нашего мира. Бог не дает нам спокойствия и счастья, к которым мы так стремимся, но Он очень щедр на радость, смех и отдых. Мы не знаем покоя, но знаем и веселье, и даже восторг. И понятно почему. Уверенность благополучия обратит сердце к временному, отрывая его от Бога. Редкие радости любви, прекрасный пейзаж, музыка, беседа, купание или матч такого эффекта не имеют. Отец подкрепляет нас в пути, но строго следит, чтобы мы не приняли за собственный дом придорожную таверну.

5. Не надо осложнять и затемнять дело толками о «немыслимой сумме страданий». Представим себе, что у меня болит зуб, и определим сумму этой боли через «х». Так же болит зуб и у вас. Если вы хотите, можете сказать, что сумма боли будет «2х», но помните, что никто и никогда такой боли не испытывает. Страдания не слагаются. Предел какого-нибудь страдания, конечно, ужасен, но дальше идти некуда, дальше нет ничего, прибавь мы хоть миллион других страданий.

6. Страдание – единственное на свете чистое, неосложненное зло. Заблуждение, зло ума, порождает другое заблуждение. Грех порождает грех, укрепляя привычку к нему и ослабляя совесть. И страдание, и заблуждение, и грех могут повторяться, если повторилась причина (для греха – искушение, для ошибки – усталость или что-нибудь еще, хотя бы опечатка, для страдания – болезнь или чья-нибудь злая воля). Но страдание не плодится, не порождает зла. Если оно прошло – оно прошло и сменилось облегчением. Исправляя ошибку, вы должны не только устранить привычку или причину, но и переменить мнение; исправляя грех, вы должны раскаяться. И там и тут нужно что-то переделать, выправить, иначе снова и снова, до конца времен будут возникать грехи и ошибки. Когда же кончилось страдание, ничего выправлять не надо. Заблуждение заражает, грех служит соблазном и ввергает одних в попустительство, других – в осуждение и гнев. Страдание же не оказывает дурного действия на свидетелей, напротив – оно порождает в них жалость. Господь творит сложное, производное добро, о котором мы говорили, именно из него, потому что в нем нет тлетворного начала, худшей черты зла.

В одной из предыдущих глав мы говорили о том, что страдание может не только пробудить, но и озлобить, привести нас к последнему и нераскаянному мятежу. Человек наделен свободной волей, и все дары ему обоюдоостры. Из этого следует, что Божьи попытки спасти всех и каждого могут иногда не удасться. Некоторых Бог не спасет. Нет доктрины, которую я больше бы хотел устранить из христианства; но это не в моей власти. Ее поддерживают Писание и собственные слова Спасителя, поддерживает ее и разум. Если идет игра, возможен и проигрыш. Радость человека – в том, чтобы предаться Богу, но никто не может сделать это вместо него (хотя многие могут помочь ему), а сам он вполне способен этого не захотеть. Я заплатил бы любую цену за право сказать: «Все спасутся», но разум спрашивает меня: «По своей воле или насильно?» Я отвечаю: «Насильно» – и впадаю в противоречие: может ли высший акт воли – предание себя Богу – совершаться так? Я отвечаю: «По своей», – и разум мне возражает: «А если кто-нибудь не захочет?»