Анна Ямпольская - Искусство феноменологии [litres]

Если говорить очень грубо, то формалистическая концепция искусства состоит в тезисе «искусство удивляет»; однако удивление понимается формалистами достаточно специфически. Удивляться мы можем по-разному: удивление читателя, который читает повесть Тынянова «Восковая персона», заметно отличается от удивления персонажей этой повести перед «натуралиями», собранными в Кунсткамере. Формалистическая эстетика – в отличие, скажем, от романтической эстетики, которой она в значительной степени наследует [97] См. уже цитированную работу Цветана Тодорова, а также недавнюю монографию: Светликова ИЮ. Истоки русского формализма: Традиция психологизма и формальная школа. М.: Новое литературное обозрение, 2005. – не интересуется ничем «монструозным», чудовищным; формализм как будто следует заветам Хайдеггера [98] Хайдеггеровский анализ философского удивления как основорасположения см. в GA 45 S. 163–164. и ищет необычное скорее в обычном, в привычном. Другими словами, удивление находится не на стороне объекта, а на стороне субъекта, на стороне восприятия: мы удивляемся не чему-то, а тому, как оно явлено нам, как оно показано нам. Привычное есть то, что само собой разумеется, то, что мы воспринимаем автоматически; что мы узнаем, но в собственном смысле слова не «видим»: то, на что мы смотрим глазами, но не замечаем, не ощущаем этого видения, и значит, не видим самой вещи.

«Автоматизация» для Шкловского связана с приматом рассудочного, когнитивного над чувственным [99] Ямпольский М. «Сквозь тусклое стекло»: 20 глав о неопределенности. М.: Новое литературное обозрение, 2010. С. 114. : привычное, то есть автоматически опознаваемое, и «ощутимое» исключают друг друга. «Мы не переживаем привычное, не видим его, а его узнаем» [100] Шкловский В. Воскрешение слова. С. 107. , – говорит Шкловский. Автоматизация опыта, составляющая суть привычки, делает незаметным течение жизни, а значит, необходимы все новые и новые художественные приемы, направленные на то, чтобы «вернуть человеку переживание мира» [101] Ibid. . Роль остранения как «ноэтического принципа» [102] Ханзен-Леве О.А. Русский формализм. С. 12. заключается в том, чтобы нарушить беспроблемное схватывание привычного мира; поэт по-другому соединяет слова, и читатель вдруг иначе видит описываемую вещь. В эстетическом опыте читатель получает доступ к особому способу восприятия предмета: «Целью образа является не приближение значения его к нашему пониманию, а создание особого восприятия предмета» [103] Шкловский В.Б. Искусство как прием // Формальный метод. Т. 1. С. 141. .

«Восприятие», в отличие от «узнавания», ставит под вопрос уже готовые, вошедшие в привычку слои смысла; мы видим предмет «как в первый раз виденный» [104] Шкловский В.Б. Искусство как прием. С. 137. , говорит Шкловский. Вместо того чтобы оперировать готовыми смыслами предмета, к примеру названием, искусство обновляет смысл предмета: мы видим его по-новому [105] Цветан Тодоров указывает, что Шкловский заимствует идею «видения, которое конституирует предмет, обновляя его», из романтической эстетики через посредничество Карлейля (Todorov Т. Le langage poetique. Р. 28). . «Ощущение» предмета, возникающее в эстетическом опыте, тесно связано с темпоральной структурой этого «особого вида восприятия»: отдельный момент узнавания вещи замещается сложным длящимся процессом: «…искусство <���…> основано на ступенчатости и раздроблении даже того, что дано обобщенным и единым» [106] Шкловский В.Б. Связь приемов сюжетосложен и я с общими приемами стиля // Формальный метод. Т. 1. С. 145. . Предмет больше не дан как некая единая сущность, но воспринимается посредством «ступенчатого построения» [107] «Восприятия, множась, все механизируются, предметы, не воспринимаясь, принимаются на веру. Живопись противоборствует авторитарности восприятия, сигнализирует предмет. Но, ветшая, принимаются на веру и художественные формы. Кубизм и футуризм широко пользуются приемом затрудненного восприятия, которому соответствует вскрытое современными теоретиками ступенчатое построение» (Якобсон Р. Футуризм // Якобсон Р. Работы по поэтике. С. 416). , посредством целого ряда этапов, не связанных между собой жестким образом. Для того, чтобы дать нам вещь как видимую, чтобы заставить нас заметить то, что мы обычно не замечаем, ощутимым должен сделаться медиум, тот посредник, с помощью которого вещь нам является: язык литературного произведения должен стать «трудным, “искусственным”, затрудненным, заторможенным». Тогда «восприятие на нем задерживается и достигает возможно высокой своей силы и длительности», что и прерывает автоматизм восприятия, заменяющего видение узнаванием [108] Шкловский В.Б. Искусство как прием. С. 144. .

Стремление деавтоматизировать смысл мира лежит и в основе гуссерлевского феноменологического ἐποχή: «Все сомнительно, все непонятно, загадочно» [109] Г уссерль Э. Письмо к Гофмансталю. С. 305. , пишет Гуссерль Гофмансталю о редукции [110] Там же. . Необходимо освободиться от всех «мыслительных привычек», чтобы «видеть, только видеть <���…> своими собственными глазами», чтобы «увидеть впервые», как пишет Финк [111] Fink Е. Studien zur Phänomenologie. 1930–1939. Den Haag: Martinus Nijhoff, 1966. S. 192 / Финк О. Проблема феноменологии Эдмунда Гуссерля //Логос. № 1 (26). 2016. С. 17. , практически повторяя то, что об остранении говорит Шкловский. Всякое готовое понимание мира провозглашается «предданным», а вся предданность «подлежит редукции»: хотя она не отбрасывается полностью, она приостанавливается, превращается в феномен и как таковая ставится под вопрос. Фактически, именно проблематизация предмета в редукции делает его видимым как интенциональный предмет. Ученик Гуссерля Роман Ингарден разъяснял это так:

До ἐποχή интенциональный предмет, принадлежащий акту восприятия, был, так сказать, «прозрачным»; можно было смотреть сквозь него, но сам он был невидимым <���…> он становится видимым именно в результате έποχή [112] Ingarden R. What is new in Husserl’s Crisis // The Later Husserl and the Idea of Phenomenology. (Analecta Husserliana v. 2). Dordrecht: Reidel, 1972. P. 43. .

Перефразируя Клее и Мерло-Понти, можно сказать, что в феноменологическом ἐποχή мы отстраняемся от мира именно для того, чтобы сделать свою вовлеченность в мир «видимой» [113] «Рефлексия не покидает мир ради единства сознания как основания мира, рефлексия делает шаг назад, чтобы дать увидеть, как бьют ключом трансценденции, она ослабляет интенциональные нити, связующие нас с миром для того, чтобы явить их, рефлексия есть сознание мира, потому что она являет его как странный и парадоксальный» ( Merleau-Ponty М. Phenomenologie de la perception. Paris: Gallimard, 1945. P. XIV). .