Анна Ямпольская - Искусство феноменологии [litres]

Своеобразие ришировского подхода, превращающего феноменологическую редукцию в затрудняющий и, тем самым, выявляющий мышление прием, становится особенно заметным, если сравнить этот подход с подходом раннего Деррида, чье влияние Ришир в семидесятые и восьмидесятые годы стремится преодолеть. Например, в знаменитом «Введении» к гуссерлевскому «Началу геометрии» Деррида обращает внимание на метафору галлюцинации, используемую Гуссерлем для описания опыта геометра, и смело распространяет на галлюцинаторный опыт то, что Гуссерль сказал о ясности эйдетического воображения – а именно, что фикция есть «жизненный элемент феноменологии» [168] Derrida J. Introduction // Husserl Е. L’Origine de la geomdtrie. PUF. 1962. P. 29 / Деррида Ж. Начало геометрии. С. 39. . Однако подобный примат фикции легитимен, лишь покуда мы остаемся в мире «статичных», готовых смыслов, в мире, где нет истории. Творческий опыт рождения смысла, в котором можно «описать вещь как в первый раз увиденную» (Шкловский), связан для Деррида с реальным миром, в котором нет ничего воспроизводимого: смысл – это событие, и главными его чертами являются неповторимость и непредвиденность. Казалось бы, Ришир делает почти то же самое, лишь слегка переставляя те же самые «кубики», из которых составлен дискурс Деррида (воображение-галлюцинация-фикция, противопоставление статичного смысла нарождающемуся смыслу), однако результат получается совершенно иной. Если поле феноменологической работы, возникающей в результате приема редукции, есть своего рода эстетическая условность, своего рода сцена философского театра или пространство философского романа, то иллюзия и впрямь оказывается стихией феноменологии – но в совершенно ином, чем у Деррида, смысле. Иллюзорно (а точнее, колеблется, «мерцает» [169] «Феномены мерцают как звезды» (Richir М. Qu’est-ce qu’un phenomene? Les etudes philosophiques. 1998. № 138 (4). P. 439). на границе иллюзии и не-иллюзии) почти все – переживание, феномен, но, что наиболее существенно, иллюзорным является само ощущение мысли, ощущение нашего собственного процесса мышления, а значит, самоощущение Я. «Что отличает мысль от иллюзии мысли?», с силою спрашивает Ришир [170] Richir M. Meditations phenomenologiques. P. 81. . Этот вопрос служит мотивировкой для введения гиперболизированной редукции; он напоминает нам гуссерлевский вопрос о том, что отличает чистое «видение» (Schauen), дающее созерцание, от рассудочного «подразумевания», от «мнимого имения-со-данным (das Mitgegebenhaben)» [171] HUA II S. 62 / Идея феноменологии. С. 140. , но в то же время отличается от него: Ришир не ищет ни абсолютной достоверности, ни абсолютной самоданности переживания; он ищет сам момент начала движения, «ненулевую производную» мысли. Ришировский вопрос – это смещённый гуссерлевский вопрос, сказал бы Тынянов [172] Описывая трансформацию жанра поэмы, Тынянов пишет: «Не планомерная эволюция, а скачок, не развитие, а смещение. Жанр неузнаваем, и все же в нем сохранилось нечто достаточное для того, чтобы и эта «не-поэма» была поэмой. И это достаточное – не в «основных», не в «крупных» отличительных чертах жанра, а во второстепенных, в тех, которые как бы сами собою подразумеваются и как будто жанра вовсе не характеризуют» ( Тынянов Ю.Н. Литературный факт // Формальный метод. Антология русского модернизма. Москва: Кабинентный ученый, 2016. Т. 1. С. 664, курсив автора). : конструкция сохраняется, но работа идет с другими формами опыта. Гиперболизированная редукция – это тоже редукция, потому что сохраняется основная функция всех редукций : исполняется определенное ἐποχή, нечто берется в скобки. Однако Ришир раскачивает то, что было для Гуссерля твердой почвой, опорой: принадлежность субъекту его собственных переживаний.

Условность редукции делает явной неизбывную иллюзорность нашего собственного доступа к миру и к самим себе: сомнение и недостоверность оказываются не случайными погрешностями, отдельными неудачами или недостатками в жизни субъекта, а ее структурными элементами. Новый смысл возникает на границе субъекта и мира, субъекта и языка, однако эта граница сама по себе носит размытый, фиктивный, иллюзорный характер, потому что Я толком не знает и не может знать, где кончается его собственное мышление и начинается чужое, готовое, обобществленное.

Интерес Ришира к анонимным, безличным формам существования и становления смысла, и, в первую очередь, к языковым структурам связывает его со структурализмом. Как у Мерло-Понти, Деррида или (по другую сторону баррикады) у Романа Якобсона [173] Holenstein Е. Roman Jakobsons phänomenologischer Strukturalismus. Frankfurt am Main, Suhrkamp, 1975, см. также рецензию Яна Паточки на эту работу: Patocka J. Roman Jakobsons phänomenologischer Strukturalismus. Tijdschrift voor filosofie. 1976. № 38 (1). S. 129–135. Новый подход к описанию общей истории феноменологии и структурализма см. в работах П. Флака. , в работах Ришира звучат как феноменологические, так и структуралистские мотивы. Примером может послужить понятие «символического установления» или «учреждения» (l’institution symbolique): если слово l’institution используется Риширом для перевода гуссерлевского понятия Stiftung, столь важного для Мерло-Понти, то слово symbolique однозначно отсылает читателя к структуралистскому контексту [174] Mesnil J. Symbolique et phenomenologique. Line distinction organisatrice dans l’architectonique de Marc Richir. Eikasia. Revista de filosofia, 2014. № 57. P. 257–284 [ http://revistadefilosofia.com/57-16.pdf ]. . Действительно, одна из задач, поставленных Риширом – преодоление феноменологии в качестве «систематической эгологической науки» [175] HUAIS. 118/Идеи 1. С. 112. , то есть в качестве философии, которая (якобы) исходит из субъекта как последнего основания – представляет собой ключевую задачу французского структурализма. Однако ришировское решение этой задачи отличается как от структуралистского подхода, так и от магистральной линии французской феноменологии. У Ришира речь не идет о переносе основного поля исследования в область анализа анонимных структур как таковых: все виды δόξαι, то есть все формы уже установленного, готового смысла не принадлежат к собственному полю феноменологии, но должны быть в результате редукции «внесены в скобки», «нейтрализованы», приостановлены [176] Как отмечает Тенгели, у самого Гуссерля различие между смыслоучреждением и смыслообразованием лишь намечено, но не прописано (Tengelyi L. Erfahrung und Ausdruck: Phänomenologie im Umbruch bei Husserl und seinen Nachfolgern. Dordrecht: Springer, 2007. S. 18), однако для ришировской версии феноменологии оно является ключевым. . В то же время речь не идет и о том, чтобы заменить уже надоевшего «героя» феноменологического нарратива – активного субъекта смыслонаделения – новым, «более модным» пассивным или аффицированным субъектом [177] Аффицированный субъект французской феноменологии был лирическим героем моей предыдущей книги, «Проблема метода» (2013). .