Петер Слотердайк - Солнце и смерть. Диалогические исследования

Можно было бы полагать, что в данный момент мы разыгрываем сюжет из поздней античности – но на современной сцене. Одна фракция человечества предстает при этом в роли деятеля-творца, а вторая выступает против него. Различие между Богом-творцом и Богом-спасителем воспроизводится в различии между человеком-делателем и… как бы нам следовало назвать его… вероятно, человеком-хранителем, человеком-пастырем или хайдеггеровским человеком?

Несколько лет тому назад я сидел на подиуме рядом с Пинхасом Лапиде [129] Пинхас Лапиде (1922–1997) – еврейский теолог и историк Израиля, с 1951 по 1969 гг. был израильским дипломатом. , и он рассказал примечательную парагностическую историю об одном раввине, жившем во времена поздней античности. Этот богослов, не вполне согласный с Талмудом, якобы учил, что бог двадцать семь раз безуспешно пытался вызвать к жизни свое творение, и только при двадцать восьмой попытке ему удалось создать мир, который вышел наконец и держится до сих пор. Это показывает, что мыслители, принадлежащие к цепочке нашей традиции, обнаружили проблему неудачных творений значительно раньше, чем это принято полагать. Под покровом католического оптимизма в оценке творения, который – ко взаимной выгоде – соединился с платоническим тезисом о благости всего сущего, – существует и подводное течение, направленное на создание диссидентской онтологии, которая питает недоверие к божественным и человеческим творцам-делателям и отнюдь не приписывает им заранее умение и удачливость. Это тем больше заставляет их доказывать, что они действительно могут то, на что, по их уверениям, способны. Впрочем, современные представители генной инженерии имеют сильную позицию в полемике, приводя тот аргумент, что люди, страдающие наследственными заболеваниями, отнюдь не являют собой свидетельства искусности божественного творения. Если же такие люди оказались ущербными только из-за глупой случайности, то a priori легитимны все возможные мероприятия, способные загладить влияние случая.

И – последнее слово о страхе перед техникой, существующем в нашей культуре. Вся техника до сих пор была противоестественной, противоприродной, потому что она следовала принципам, которые нигде в природе не проявляются в таком виде: например, резание прямым лезвием, чисто круговое вращение колеса, баллистическая кривая полета стрелы, выпущенной из лука, связывание узлом и так далее. Техника на протяжении тысячелетии, была аллотехникой (Allotechnik), то есть техникой, созданной для выполнения противоестественных, противоприродных функций и действующей на принципах механики, соответствующих абстрактной геометрии. Только сейчас достигнут рубеж, за которым техника начинает быть техникой, подобной природе – гомеотехникой (Homöоtechnik), а не аллотехникой. Она уже не порывает столь резко с modus operandi природы, она приноравливается к ее образу действий, кооперируется с природой, встраивается в процесс природного производства живого, который поддерживается на основе долговременно сохраняемых успешных образцов, обретенных в ходе эволюции. Тут появляется новая форма кооперации и симбиоза со старой природой – процесс, который вызывает такую же неприязнь, какую вызывала и первая техника. И тем не менее новые эпиприродности второй техники – это нечто принципиально иное, чем антиприродность первой техники.

Быть может, то, что я называю здесь гомеотехникой, есть не что иное, что предвещала каббала, выдвигая свои фантазии. Как известно, она представляла собой попытку прояснить скриптуальные процедуры бога и подражать им. Каббалисты были первыми, кто уяснил для себя, что бог – отнюдь не гуманист, а информатик. Он пишет не тексты, а коды. Если бы кто-то мог писать так, как бог, он придал бы концепту письма такое значение, какое не умел придавать ему ни один пищуший из людей. Генетики и информатики пишут по-другому. И в этом смысле тоже началась постгуманистическая эра.

Г. – Ю. Х.:Господин Слотердайк, «пузыри» (die Blasen), «сферы» (die Sphären) и «интимное» (das Intime) – это три понятия, или настоящие квазипонятия, а вероятно, даже и не понятия, а вербальные игровые формы скорее эвокативного характера, которые определяют название и концепцию Вашей новой книги [130] Речь в этом разделе идет о большом проекте Слотердайка, который имеет общее название «Сферы». Он включает три тома, которые имеют отдельные названия, но могут указываться и как тома: «Пузыри» (Сферы I), «Глобусы» (Сферы II), «Пена» (Сферы III). На тот момент, когда происходили беседы П. Слотердайка и Г. – Ю. Хайнрихса, первые два тома уже вышли, а над третьим П. Слотердайк еще работал. На русском языке вышли все три тома «Сфер». . Я хотел бы предложить, чтобы мы по этой причине не относились к этим понятиям – не-понятиям как к дефинициям, поскольку это противоречило бы предложенному Вами ходу мысли и не позволяло бы достичь того, на что эти понятия, эти слова и образы нацелены, – а именно: не дало бы им распространиться на все пространство.

Позвольте мне начать с вопроса о статусе интимного в современной культуре. Хотя интимное сверхмощно представлено на телевидении, переполненном общением на так называемые темы-табу, близость и нежность, трепетность человеческих встреч, отвага, позволяющая решиться на глубокую эротическую связь, сегодня далеки от нас, как никогда. Таким образом, диагностированная Ричардом Сеннетом [131] Ричард Сеннет (р. 1943) – профессор социологии в Лондонской школе экономики, профессор гуманитарных наук в Нью-Йоркском университете. несколько лет назад «тирания интимности» и подразумеваемый ею упадок сферы публичности – все это лежит на поверхности и создает лишь видимость близости. Ведь попытка сделать основой общества предельную интимность отношений между людьми, близость и открытость, которую критикует Сеннет, отнюдь не обернулась действительно доверительными отношениями с сокрытыми слоями Я. Скорее, возникает впечатление, что самопознание у отдельного человека и потенциал фантазирования и провидения у человеческих сообществ сегодня блокированы в значительно большей степени, чем когда-либо прежде. Культ интимности вступил в причудливые связи и альянсы с отчуждением, анонимностью и технологией. Ваша философская «Археология интимного» – таким был первоначально планировавшийся подзаголовок «Сфер I» – предлагает совершенно иное представление об интимности и сразу же вводит в оборот уже упомянутое слово «пузыри», которое звучит столь нефилософски. Философия, которая связывает себя с образом пузыря и тем самым со всеми теми ассоциациями, которые вызывают мыльные пузыри, воздушные пузыри-шары – то есть все, скорее, никчемное и ничтожное по значению своему, нестабильное и почти не-предметное, – такая философия сознательно ставит себя на грань того, что надежно закреплено в академической науке и в культуре, и тешит себя фантазией – и это был бы мой первый вопрос: верно ли я это вижу? – перенести центр именно на эту далекую периферию. Ведь о том же свидетельствует и поэтическая строка Анри Мишо [132] Анри Мишо (1899–1984) – французский поэт и художник с валлонскими, немецкими, испанскими корнями. : «Если б только знали, сколь мягким я остался до самой основы своей», которая приводится в первом томе Вашей трилогии «Сферы», что называется, в самом центре.