Петер Слотердайк - Солнце и смерть. Диалогические исследования

П. С.:В принципе – надо, но, я полагаю, не в данном конкретном случае. По той причине, что тогда, когда возникло это произведение, греки – равно как и римляне – уже перешагнули порог, отделяющий компенсаторное изображение от программного. Точно так же как существуют сны, которые не поддаются никакой интерпретации или абсолютно не нуждаются в ней, поскольку говорят сами за себя, существуют и произведения искусства или образные программы, которые совершенно не касаются психоаналитика. Позвольте мне напомнить, что мозаика с изображением философов дошла до нас в двух римских версиях, относящихся к I веку до Р. Х., и у них наверняка существовал более ранний греческий оригинал, с которого они были скопированы. Причем оригинал тоже был относительно недавней работой. Применительно к произведениям очень древним – равно как и применительно к более поздним произведениям христианского и буржуазного времени – я бы всерьез принимал предостережение Деверё, что исследованию динамики выражения следует придавать большее значение, чем анализу содержания, – и начинать надо именно с нее. Однако наша мозаика относится к тем временам, когда изображение назидательный идиллий <���вроде изображения семи мудрецов перед шаром> вовсе не предполагает, что происходит какая-то бессознательная цензура, заставляющая что-то скрывать, или что возникает какое-то искажение смысла, обусловленное динамичностью выражения, – такое изображение всего лишь конвенционально, оно выражает лишь общепринятое, а потому поверхностно – в самом прямом смысле, кстати. Идиллия как форма предполагает определенные иконологические достижения – среди прочих, то, что картину можно выстраивать без остатка риторически, <���то есть по принятым строгим правилам, без вдохновения и спонтанных импровизаций>. Это означает, что картина выражает только то, что она выражает, и она не выражает того, чего она не выражает. Когда мы имеем дело с более древними мифами, нам и в самом деле зачастую приходится считаться с инверсиями <���искажающими смысл>, и с дополнительными значениями <���в подтексте>, что соответствует психоаналитическому учению о защитном выражении, по существу своему утрированном. Когда же перед нами образы, принятые по <���негласному> соглашению всеми членами общества, нужно, напротив, полагать, что художники абсолютно ясно сознают, что творят. Смысл идиллии как жанра состоит именно в том, что она демонстрирует картины, гораздо более прекрасные и более формальные, чем жизнь. Она в какой-то мере представляет собой первое концептуальное искусство <���создаваемое в соответствии с хорошо продуманной программой>. Ни у кого не может возникать в связи с ним каких-либо иллюзий. Именно потому идиллия ничего не подвергает вытеснению, она просто оставляет нежелательное в стороне. Интерпретировать здесь нечего. В таких произведениях нет ничего бессознательного, поскольку ведь оставлять в стороне и вытеснять – не одно и то же. Греки вообще знали лучше, чем кто бы то ни было, какова жизнь без прикрас, их известнейшие мифы повествуют об ужасном, мерзком и жестоком. И тогда, когда они в своей поздней культуре создают идиллии, они прекрасно сознают, чего хотят. Здесь нет никакой проблемы кодирования вытесненного бессознательного содержания. Впрочем, люди античного мира тоже осуществляли вытеснение, если осуществляли его, – но совсем иным образом, нежели люди современные. Сила греческого мифа и греческой изобразительной культуры в том, что они очень правдолюбивы (veristisch) и не боятся почти ничего, ни перед чем не останавливаясь. Греческий миф имманентно на целый порядок правдолюбивее, чем психоанализ. Да, можно даже полагать, что психоаналитический веризм – <���как тяга к истине во всей ее неприкрытости> – представляет собой всего лишь попытку вновь обрести откровенность греческого мифа в условиях, когда существует целая система позднехристианско-буржуазного цензурирования страстей. Именно по этой причине культ Фрейда оправдывается повествованием об Эдипе. В греческом мифе на протяжении значительного времени его существования нечего толковать психологически.

В греческом мифе в значительной мере нечего психологически толковать по той простой причине, что он для нас – ключ к пониманию, а не то, что надо понять, пользуясь этим ключом. Если принять противоположное мнение и двинуться в обратном направлении, результаты едва ли будут убедительными; свидетельством тому – хотя бы известная книга «Сны в древнегреческой трагедии» Ж. Деверё: она показывает, что подобного рода попытки не особенно убедительны, поскольку сами истории, которые намереваются толковать психоаналитически, гораздо более глубоки и эксплицитны, чем их толкования. Эффект «психологического просвещения» возможен только тогда, когда толкование дает ключ к более полному постижению истины, чем сама история, подлежащая толкованию. А что можно поделать, когда толкуемая история куда более откровенна и красноречива, чем все, что мог бы вложить в нее интерпретатор?

Г. – Ю. Х.:Из Ваших слов следует, что сциентизм Фрейда можно было бы понимать как попытку провозгласить психоанализ такой методой для постижения всех проявлений психического, которая обеспечивает наибольшую истинность, – тогда как он далеко превзойден в радикальности высказывания истины некоторыми древними мифами. И в чем же тогда, спрашивается, может состоять его задача?

П. С.:У него наверняка остается важная задача, связанная с исследованием вытеснений, кодирований и утаиваний, характерных для позднехристианско-буржуазной эпохи; однако он немного может сказать о тех культурах и текстах, которые в структурном плане обладают большей свободой выражения, чем тексты психоаналитиков или иные применяемые кодировки. Типичный пример тому – то, что Фрейд проигнорировал самую жесткую часть мифа об Эдипе и в результате не использовал в качестве универсального ключа к душе эту самую отвратительную его часть. Он отбросил тему преднамеренного убийства ребенка – и сосредоточил все внимание на кровосмешении, произошедшем по незнанию. Это, пожалуй, и называется – понизить уровень истинности, который был присущ мифу, не дотянуть до него.

Г. – Ю. Х.:Тем досаднее заносчивость некоторых аналитиков, подвизающихся в сфере этнопсихологии, которые время от времени заявляют о своем притязании «подвергнуть терапии» чужие культуры в целом.

П. С.:Не существует ни малейшей опасности, что нечто подобное могло бы осуществиться практически. Я хотел бы добавить еще, что чрезвычайным истинностным потенциалом обладают и индийские мифы. Ключевые мифы древних индийцев – как и ключевые мифы греков – отличаются необыкновенной выразительной силой прежде всего тогда, когда необходимо символически выразить первично-мазохистское и первично-садистское содержания. Вспомните миф о Матери Кали, которая танцует на человеческих черепах. Здесь предлагаются ключевые повествования, которые куда жестче и эксплицитнее, чем тот ключ к толкованию, с которым мог бы подойти к ним какой-либо психоанализ. Никогда ничего не выйдет толком, если применяешь чересчур простой ключ для раскодирования куда более сложной истории.