Фридрих Паульсен - Введение в философию

На шаг далее ведет нас практический разум, ведет философия, не останавливающаяся на теоретическом умозрении о природе, а устремляющая свой взор на человека со стороны его назначения. И лишь с этого начинается философия в высшем смысле, философия в ее светском понятии, в противоположность к философии в смысле школьного понятия. Она показывает нам, что назначение и достоинство человека лежат в конце концов не в знании, а в волевой стороне. Здесь же лежат и глубочайшие корни нашей сущности; в совести, в сознании нравственного закона замечаем мы их. В то время как мы становимся непосредственно увереными, что этой глубочайшей стороной нашей сущности мы коренимся в самой действительности, принадлежим к самой абсолютной действительности, а не к природе, как она является чувствам и рассудку – возникает вера в абсолютный целесообразный строй вещей, нравственный строй мира, в сравнении с которым строй природы является лишь внешним его отражением. То, что духу представляется высшим и наилучшим, он поставляет в религии как истечение глубочайшего основания действительности; он постигает действительность как явление царства целей, как творение и область деятельности Бога. Будет заблуждением думать затем, что веру можно доказывать и навязывать рассудку. Заблуждение это вызывает тогда, как противодействие, отрицательный догматизм материалистического атеизма. Критическая философия показывает одинаковую невозможность как положительного, так и отрицательного догматизма. Именно этим она обосновывает возможность веры, – веры, которая покоится исключительно и без всяких доказательств в воле: я не мог бы жить, не мог бы дышать свободно и действовать в мире, который был бы не чем иным, как чудовищной бесчувственной и бездушной машиной, поэтому я не могу верить, что он таков, поэтому я верю, что он есть проявление Всемудрого и Всеблагого, даже если глаза мои не могут видеть Его и рассудок мой не может Его постигнуть.

Не подлежит сомнению факт, что человек определяется к действию мотивами, имеющими форму цели, т. е. представления блага, которое имеет быть достигнуто действием. Таким образом возникает вопрос: в чем состоит последняя цель или высшее благо, ради которого желается все остальное? На вопрос этот гедонизм отвечает: В наслаждении; оно есть то, ради чего желается все другое. Навстречу ему выступает другое воззрение, поставляющее высшее благо не в субъективных возбуждениях чувства, а в объективном содержании жизни, или, – так как жизнь есть проявление деятельности, – в определенном способе проявления жизненной деятельности; да будет позволено назвать это воззрение энергизмом.

Не подлежит сомнению и другой факт, именно, что люди судят о поведении и поступках как чужих, так и собственных; это происходит с помощью предикатов – хороший и дурной. Поведение и образ мыслей какого-нибудь человека возбуждают в зрителе чувство удоволъствия или неудовольствия; если эти чувства становятся обычными, то возникают аффекты уважения или презрения. Если эти чувства относятся к своему собственному я, к его прошлому существованию и поведению, то мы называем их раскаянием или беспокойством совести или, наоборот, самоуважением и спокойствием совести. Если же он относится к возможным будущим поступкам, то мы называем их чувством обязанности, чувством долженствования или недолженствования. Вся сторона нашей сущности, которой мы, судя о себе, обращаемся к себе самим как существам хотящим или действующим, называется совестью.

Возникает вопрос: откуда заимствует свои основания это суждение, являющееся с самого начала независимым от суждения о полезном и вредном для меня? Что служит масштабом, которым измеряются настроения и поступки по отношению к их моральному достоинству? На этот вопрос существует опять двоякий ответ:

1) мерилом морального достоинства служит нравственный закон, который каждый носит в самом себе: хорош тот поступок, при котором воля определяется сообразно с нравственным законом;

2) мерилом служит действие поступка на благополучие всех, на кого простирается его действие. Это различие между формалистической и телеологической философией морали.

Противоположность гедонизма и энергизма есть основное различие, господствовавшее в греческих системах морали: Аристипп и Эпикур стоят на первой стороне, Платон, Аристотель и стоики – на второй. В новой философии к гедонизму склоняются прежде всего приверженцы английского эмпиризма и аналитической психологии; Дж. Бентам и Джемс Милль являются самыми последовательными его представителями. Психологический анализ, как они находят, показывает, что всякий без исключения поступок определяется мотивом достижения удовольствия и избежания страдания. Maximum удовольствия и minimum неудовольствия являются, согласно с этим взглядом, необходимой целью человеческой воли. Представителями «энергизма» в разнообразных его формах являются Гоббс, Спиноза, Шефтсбери, Лейбниц, Вольф: самосохранение и проведение своей воли, свобода разумного «л» в истинном мышлении, гармоническое развитие и проявление всех сил, совершенство – вот формулы этого понимания. В последнее время эволюционистическая философия морали приходит к такому воззрению: известный жизненный тип и его проявление в деятельности есть фактическая цель всякой жизни и всякого стремления.

Я думаю, что правда на стороне энергизма. Аналитическая психология находится в заблуждении, если думает, что мотивом человеческой воли всюду является представление удовольствия (idea of pleasure); то – ложная теория воли, которая предполагает, что воля возникает будто бы только из опыта чувств удовольствия и неудовольствия. Дело происходит не так, чтобы сначала, вследствие принятия пищи или полового отправления, возбуждалось чувство удовольствия и уже потом из этого опыта удовольствия возникало ожидание, а из ожидания – влечение, направляющееся на эти вещи; и не так, чтобы сначала вследствие указанных отправлений устранялись чувства неудовольствия и затем уже в силу опыта укоренялось постоянное влечение. Напротив, влечение есть первоначальная определенность сущности; в сознании оно выступает не как страдание, а как чувствуемые стремление, желание, охота к такой-то деятельности, и только тогда наступает уже чувство удовольствия, если влечение находит себе удовлетворение, и страдание, если оно подавляется. Не будь влечения, не было бы речи и об удовольствии и неудовольствии. То же самое и с высшими влечениями воли: стремление к определенной деятельности, к беганию и прыганию, к игре и творчеству, к борьбе и господству, к мышлению и поэзии выступают в жизни каждое в свое время, без того, чтобы им предшествовали чувства страдания, устранение которых имелось бы при этом в виду, или чтобы чувства удовольствия мыслились даже как цель деятельности. Согласно с этим мы скажем: цель, на которую направляется воля, состоит не в максимуме чувств удовольствия, а в нормальном проявлении жизненных деятельностей, к которым предрасположен вид. У человека направление жизненной деятельности определяется в общем содержанием исторического жизненного единства, членом которого вырастает индивидуум. Здесь происходит также то, что с повышающимся развитием жизни представлений в сознание вступает объективное содержание жизни, на которое направляется воля; жизненный тип становится представляемым жизненным идеалом. Какая-нибудь объективная форма быта или жизненной деятельности – жизнь воина, исследователя, святого, супруги и матери, сестры милосердия – становится, в индивидуальной обработке, целью, привлекающей волю. За достижением этой цели следует чувство удовлетворения; недовольство и внутренний разлад следуют за неудачей.