Николай Кузанский - Сочинения в 2-х томах. Том 2

А цель чувственного зрения — та или иная чувственно постигаемая вещь, которая тоже, раз она только то, что может быть, есть та же цель зрения ума, — не сама по себе, как она предстает уму, а в чувственно постигаемом знаке, как она предстает чувственному зрению. Сама возможность, могущественнее которой пет ничего, хочет, чтобы ее можно было видеть, и от этого все существует. Вот причина причин и целевая причина, от которой все. Все причины вещей в своем бытии и в своей познаваемости подчинены ей.

Так я заключу это предельно краткое и сжатое наставление, которое более чистые умы с более острым взором, рассматривая все точнее, распространят яснее во славу всемогущего и вечно благословенного. Аминь.

Хочу, подытожив, оставить потомкам отчет о тех плодах моей охоты за мудростью, которые на взгляд состарившегося ума могу считать более истинными; мне уже перевалило за шестьдесят один год, и не знаю, представится ли еще большее и лучшее время для размышлений. Я уже записывал когда-то свои мысли об искании Бога, потом еще не раз пытался выразить своп предположения об этом, а теперь чтение в книге Диогена Лаэрция «Жизнеописания философов» о том, как вели охоту за мудростью разные философы, заставило меня всей душой отдаться раздумью, сладостнее которого ничего не может быть в человеческой жизни. Что я нашел в тщательной медитации, пускай маловажное, грешный человек, робко и со стыдом постараюсь теперь здесь изложить в надежде подтолкнуть более способных к углублению моей мысли. Идти буду в следующем порядке. Вложенное в нас природное влечение побуждает нас искать не только знания, но и мудрости (sapientiam), то есть питательного знания (sapidam scientiam). Сначала я немного скажу о ее сути, потом для желающих философствовать [430] Философия здесь — скорее в смысле «любимой», «желанной мудрости», чем «любви к мудрствованию». Ср. Прост, о мудр. I, 4 слл.; «Игра в шар» I, 7. — что я и называю охотой за мудростью — опишу области охоты, а в них некоторые места и приведу их в поля, переполненные, по-моему, желанной добычей.

Нашей интеллектуальной природе, поскольку она живет, надо питаться, причем она не может подкрепляться ничем, кроме пищи духовной жизни, как и все живое кормится сообразной его жизни пищей; жизненный дух всегда движим влечением — это движение и зовется жизнью, — и сила духа жизни без восстановления свойственным ему питанием иссякнет и прекратится. Пифагорейцы говорили, что жизненный дух потенциально заключен в теплоте семени, а тело в его теле [431] Диоген Лаэрций. VIII 1, 28-29. . Признавая это, стоики, или последователи Зенона, тоже говорили, что субстанция плодоносного семени содержится в его испаряющемся тепле; если оно совсем испарится, зерно или другое семя не плодоносит [432] Там же VII 1, 158-159. — так огонь, мы видим, слабеет и выдыхается, если кончится его питание. Оттого, считая небесные тела за их движение духами, — как мудрый Филон и Иисус, сын Сирахов, называют Солнце духом [433] Возможно, имеется в виду Премудр. 5, 6. , — древние говорили, что Солнце питается испарениями Океана, а Луна сходным образом насыщается испарением других потоков; они верили, что планеты, которым они приписывали изобильную божественную жизнь, и другие боги наслаждаются душистыми испарениями, и умилостивляли их фимиамом и благовониями: утверждая, что в них обитает дух жизни, имеющий природу эфира или чистейшего небесного огня, они приносили им пары приятнейших курений.

Все живые существа имеют природное представление и устойчивую память о своей пище, как и чувство своего подобия, чувствуя существ того же вида. Платон считал необходимой причиной этого их идею, раз, кроме идей, ничто не постоянно [434] Диог. Л. III, 15; 76-77. . Отсюда можешь вывести, что идеи не отделены от индивидов наподобие внешних прообразов: природа индивида соединяется с его идеей, природным образом получая от нее все это [знание]. По словам Лаэрция, Платон считал идею единым и многим, стоящим и движущимся: в той мере, в какой она — неразрушимый вид, она умопостигаема и едина, а в той мере, в какой она единится со многими индивидами, он называл ее многим. Равным образом, в той мере, в какой она неизменна как умопостигаемая, он именовал ее неподвижной и устойчивой, а в той мере, в какой она сочетается с движущимися вещами, — подвижной. Прокл подробнее излагает, что сущностные первоначала внутренние, а не внешние, и что через сращение, каким индивид сочетается со своей идеей, он этой умопостигаемой идеей связан с божеством, так что в меру своей способности существует наилучшим образом, каким может существовать и сохраняться. Лаэрций передает еще слова Платона, что идеи — начало и источник всех природно существующих вещей, которые благодаря им таковы, каковы они есть [435] Там же. . Все это, если правильно понять, пожалуй, не будет так уж противно истине, как внушают думать дурные толкователи Платона.

Эпихарм тоже говорил, что все живое причастно знанию и премудрости. Скажем, курица не живородит, а сначала откладывает яйца и своим теплом одушевляет их; только премудрость знает, как это устроено в природе, и курица явно от нее научается. И, еще говорит он, нет ровно ничего удивительного, что, если можно так выразиться, животные и нравятся друг другу, и сочувствуют, и кажутся прекрасными: собака собаке кажется великолепной, бык быку, осел ослу, свинья такой же свинье кажется прелестнее всех остальных [436] Там же III, 16. . И вот, если всякое животное имеет врожденное понимание того, что надо для необходимого сохранения самого себя и — раз оно смертно — своего потомства; если оно имеет навык охоты за своим питанием, потребный кругозор и приспособленные для охоты органы (скажем, животные, охотящиеся ночью, — врожденное свечение глаз); если оно опознаёт найденное, выбирает и усваивает себе — то наша духовная жизнь уж во всяком случае не окажется лишена всего этого. Нашему разуму тоже дарована от природы логика (logica), чтобы с ее посредством он мог дискурсивно двигаться, ведя так свою охоту; как говорил Аристотель, логика точнейший инструмент для охоты как за истинным, так и за подобным истине [437] Там же V 1, 28. . Потом, найдя, он опознает и жадно схватывает их. А ищем мы премудрость, потому что ею питается наш дух. Она бессмертное питание и питает тоже бессмертно. Премудрость светится в разнообразных разумных основаниях, по-разному ей причастных; ум ищет света премудрости во всех этих разнообразных разумных основаниях, чтобы, словно припав к ее сосцам, напитаться ею. Как среди разных чувственных вещей, которые когда-либо питали чувственную жизнь, эта жизнь рассудительно ищет себе питания, так среди чувственных познаний, применяя рассудок, интеллект охотится за своей духовной пищей. Причем одна пища питает его лучше, чем другая, только более ценное питание добывается с большим трудом.