Людвиг Клагес - Космология Эроса

Как уже говорилось, в конце XIX века Шулер начал писать диссертацию о значении свастики.

Но она так и осталась незаконченной. В 1901 году Шулер поссорился с Дерлетом. Затем произошел конфликт с Вольфскелем и Георге. Позже Шулер не раз встречался с Вольфскелем. Впрочем, последний постепенно утратил уважение к своему бывшему товарищу. Шулер чувствовал себя окруженным «тайным еврейским заговором». Об этом говорят его короткие заметки: «Двусмысленнонедвусмысленные фигуры таинственных сцен: темный раввин — ужасная галицийская еврейка — еврейский “мистик”, очевидно, уполномоченный тайного ордена. Зависимость “Блеттер” [печатного органа, в котором публиковался Георге. — Прим, пер.} от еврейского централа становится очевидной... Тайное руководство обнаружено, и руководителя зовут Вольфскель». Когда Вольфскель решил открыть некий еврейский «светильник крови», то этого оказалось достаточно, чтобы Клагес окончательно разорвал с ним отношения. Родерик Хух так описывал проблему распада кружка кос-мистов: «Оба космиста — Шулер и Клагес — могли первое время спокойно общаться с Вольфскелем и другими чистокровными евреями, так как они искали не расу, а душу, сияющую духовную субстанцию. Вольфскеля они осудили только тогда, когда он захотел открыть сионистский „светильник крови“, а значит, в их представлении, собрался изменить космическую душу». Клагес просто возненавидел Стефана Георге за его связи с различными юношами: «... педагогический Эрос направлен исключительно к еврейским юношам... и едва ли требуется исключительная проницательность, чтобы увидеть, что бог, в которого он верит и которого он воплотил в 15-летнем юнце по имени Кронфельд, не что другое, как Яхве!»

Если говорить о других видных космистах, которые так или иначе повлияли на идейные убеждения Людвига Клагеса, то необходимо назвать поэта Людвига Дерлета. Он был крайне сложным человеком, так как, с одной стороны, был приверженцем оккультных воззрений, близких к розенкрейцерам, с другой стороны, видел себя «воинствующим христианином». Однако это был человек, который не только проповедовал агрессивный, почти орденский католицизм, но и был прекрасно знаком с другими религиозными течениями. Впервые гностическое влияние он ощутил после знакомства с сэром Жозефом Пеледаном, гроссмейстером Ордена Розенкрейцеров и Храма Грааля. Несколько позже Дерлет, подобно Шулеру, познакомился с Генри Папюсом. Именно Дерлет подсказал Шулеру одну интересную мысль. В своем докладе «Термы, игры, солнечный ребенок и цезаризм» Шулер указывал на возможность пролития крови для овладения светом противника. Чтобы понять кровавые ритуальные убийства, он очень рекомендовал изучить труды баварского философа Баадера. Франц Бенедикт фон Баадер (1765-1841) родился и умер в Мюнхене, где совместно с Якобом Беме изучал теософию. В своем окружении он считался гностиком, хотя на самом деле всю жизнь оставался католиком. Именно Баадер был одним из тех мостиков, которые вели к немецкому идеализму. Хотя бы по этой причине Шулер и Клагес, никогда не скрывавшие своего скептического отношения к христианству, разорвали отношения еще в 1901 году. Известный на всю Германию поэт Стефан Георге хотя и не был космистом в полном понимании этого слова, но был близок к кружку — его можно было бы назвать «специально приглашенным гостем». Клагеса этот поэт-мистик впечатлил воспеванием силы снов (эта тема также была затронута в «Космогоническом Эросе»). Георге пытался уладить конфликты, возникавшие в кружке, но это было совершенно безнадежной затеей, а потому со временем он занял позицию стороннего наблюдателя. О том, насколько сильное впечатление на Клагеса произвел Георге, говорит хотя бы тот факт, что в первой книге, посвященной этому таинственному поэту (она увидела свет в 1902 году), Клагес говорит о нем не как он поэте, но как о провидце. Впрочем, философ потом попытался отказаться от своих слов, но они не выглядели «легкомысленными»: «В древности было достаточно только лишь слушать, сейчас задача состоит в том, чтобы заново освятить раннее оскверненные слова». Кроме того, Клагес никогда не скрывал своих симпатий к язычеству: «Языческая речь — это не часть истории, а вера в действительность сиятельного момента». Именно в этом Клагес видел главную задачу поэзии как таковой. Читатель должен был получить надличностные впечатления, стать частью силы, заново запускающей «волну жизни». Но одно стихотворение Клагес ценил особенно:

Здесь вызывающее озноб описание пейзажа никак не связано с человеческим «Я», но только с природными стихиями (или, иначе говоря, элементами). Но самое главное, что видел Клагес в этом стихотворении, — это возможность покинуть собственно «человеческую страну» и вступить в земли, где нет никакого культурного слоя. Однако восхищение длилось недолго. Клагес и Шулер хотели подтолкнуть Стефана Георге к более жесткой, почти непримиримой критике «духа времени», перейти в борьбе с миром наживы от слов к делу, но этого не произошло. Стефан Георге (подобно Рихарду Вагнеру) не видел себя в среде актуальных событий, он намеревался вознестись над культурой и перейти в мир символов, обрядов и ритуалов. Позже Клагес, окончательно разочарованный в Георге, изображал его как «эстетствующего артиста», который в итоге окружил себя раболепствующими поклонниками (собственный кружок Стефана Георге).

Сразу же надо оговориться, что в Германии и Европе Стефан Георге имел более чем неоднозначную репутацию. С одной стороны, он считался величайшим из живущих немецких поэтов. Принимая во внимание мистицизм Георге, который во многом был почерпнут у Альфреда Шулера, многие видел в нем «литературного мага», пророка, гуру, оракула, который был готов формировать новую интеллектуальную элиту. В Берлине, Мюнхене и Гейдельберге Стефан Георге основал

собственные кружки, в которые привлекал молодых людей. Он полагал, что из этой молодежи должна была вырасти новая элита — будущее Германии. Собрания кружков мало походили на традиционные литературные вечера. Они больше напоминали ритуалы тайных обществ, где каждое действо обладало своим потаенным смыслом. Однако надо отметить, что почти те же самые моменты могли выступать поводами для обвинения. Профессор Э. К. Беннет в своей работе, посвященной Стефану Георге, писал: «Он был буквально одержим идеей заполучить власть над молодыми умами. Эта идея выражалась в практике жесточайшей дисциплины, которую надо было блюсти в личной жизни». Стефан Георге даже не пытался скрывать своего высокомерия, а всех прочих писателей и поэтов не считал творцами. Претендуя на то, что только вокруг него формировалась истинная «духовная аристократия», или «аристократия духа», о никак не мог заполучить симпатии со стороны левой интеллигенции. Георге ожесточенно критиковали и Эрнст Толлер, и Альфред Деблин, и Генрих Манн, и только-только получивший известность Бертольд Брехт. Среди приверженцев традиционной литературы Георге считали слишком сложной, почти непостижимой фигурой, а потому также предпочитали держать дистанцию. Аналогичная ситуация наблюдались и со сторонниками «эгалитарного эзотеризма». Рудольф Штайнер не без некой зависти говорил о Стефане Георге, что тот создал «собственное интеллектуальное царство». Штайнер, конечно же, симпатизировал поэту-мистику, но Георге предпочитал не слишком-то сближаться с создателем антропософии. Они несколько раз встречались в Лондоне, но Георге постоянно вел себя, как «надменный обитатель Олимпа». Эти черты характера можно обнаружить почти на всех фото, на которых был запечатлен Стефан Георге. Впрочем, репутации Георге много больше вредили слухи о его возможном гомосексуализме. Подобные обвинения не были ни подтверждены, ни опровергнуты. Можно однозначно утверждать лишь одно: в окружении Георге почти не было женщин. Однако нельзя отрицать тот факт, что в массовом сознании таинственные обряды должны были сопровождаться сексуальными оргиями, а потому во многом подобного рода обвинения могут быть надуманными.