Валерий Хазиев - Истины бытия и познания

В историческом развитии люди создали, установили и приняли много хороших правил общежития. Но все они опосредованы через внешние контакты людей, через внешние формы и способы взаимодействия. Под этими культурными нормами оказалась погребенной та начальная, доисторическая (акультурная, асоциальная, доинтеллектуальная) форма взаимопонимания и контактов людей. Когда появились новые, сознательные, оговоренные, санкционированные обществом формы взаимопомощи и взаимопонимания, милосердие оказалось в зоне подсознательного (бессознательного), стихийного, спонтанного, нерегулируемого сознанием поведения людей.

Прохожий в ситуации духовного резонанса чувствует не конкретную боль попрошайки, который в данный момент может чувствовать себя совершенно здоровым и телесно, и душевно. Чувствуется боль социальная, боль всего социума, в котором и тот и другой живут. Боль милосердия — это боль, возникающая тогда, когда человек бессознательно почувствует себя в роли общества в целом. Он отождествляет себя со своим «мы», со своим обществом, которое в лице этого попрошайки болен и страдает.

Отметим, что для современного человека, с его современным научным (философским) мировоззрением, резонансная боль есть возврат к давно минувшему состоянию первобытного способа контакта, когда отношения людей еще не были опосредованы достижениями культуры. Через пласты вековых культурных накоплений, отложившихся в исторических типах мировоззрений, которые в «снятом виде» (в Гегелевском смысле) находятся в современном мировоззрении, вдруг на поверхность, пусть на мгновение, прорывается тот исходный способ взаимопонимания и общения, с которого началась вся культурная история человека. Боль милосердия возникает спонтанно. И виновато в этом подсознание, которое, натолкнувшись на нечто подобное себе в другом человеке, на мгновение соединяет людей в одно нерасчлененное на отдельных индивидов общество. Милосердие поэтому чувство не просто подсознательное, скрытое от разума, а чувство метафизическое. Через милосердие мы чувствуем не просто другого человека, не просто его боль, а чувствуем все наше с ним и с другими общество, его неблагополучие, его болезнь. Боль милосердия — боль общественная, хотя возникает в отдельном человеке. В своем милосердии человек обнаруживает наличие в себе человеческого начала, скрытого от его разума уже веками исторического развития. Наличие милосердия — бесспорный факт, несомненное доказательство того, что человек принадлежит сообществу разумных существ, которые творят культурный пласт бытия. Испытавший чувство милосердия может быть уверен, что в нем есть первичное начало социума — человечность (гуманизм).

Чужая беда, абстрагированная от всего индивидуального, становится болью человека из-за того, что подсознание отождествило обездоленного с обществом в целом с «мы». Индивид в такой ситуации, как и его далекий первобытный предок, ничего от себя импровизировать не может. Он вынужден действовать как нераздельное целое со своим обществом, так как действует оно в целом. Чувствуя боль, общество стремится избавиться от этой боли. Для этого человек должен ликвидировать боль, выйти из нее. Каким был механизм этого, мы можем судить и по поведению современного человека, способного на милосердие: помочь себе подобному, безальтернативное отчуждение еды или других средств поддержания жизни. Понятна и боль общества: ослабление, голод, болезнь, инвалидность, смерть членов общества. Общество как целое есть метафизическая подсказка индивидам как сохранить друг друга для блага всех и каждого: путем взаимопонимания и взаимопомощи. Общество через механизм милосердия подсказывает путь гуманизма, человеческого развития культурных способов выживания. Вылечить общество от болезни, а тем самым и самих себя, можно одним путем: надо быть «дающим», а не просящим. «Просящее общество», как и просящие милостыню люди, — это боль болезни, которую могут излечить лишь люди, способные на резонансные контакты, на духовное милосердие, лишь люди, обладающие способностью к метафизическому общественному (гуманистическому) единству.

Чувство милосердия — это боль, возникающая как подсознательный резонанс чужой беде; боль, которая неумолимо, «роковым образом» терзающая до тех пор, пока не направит действие на оказание помощи попавшему в беду. Только так можно избавиться от этой боли, которая из-за того, что остается неразвернутой, в полной мере и не ощущается. Она как болезнь, которую «сняли» обезболивающим лекарством, но от которого не вылечили. Надо полагать, что у наших далеких предков этот механизм милосердствования был одним из важнейших механизмов совместного выживания: совместного противостояния внешним силам природы и совместного противостояния внутренним зоологическим инстинктам. Оно, собственно, есть механизм пресечения животного эгоизма, «зоологического индивидуализма», т. е. первый шаг на пути к социализации.

Разумность выросла из этого способа духовного общения, взаимовлияния и «взаимопонимания». Последнее в кавычках, ибо это было не понимание в современном смысле, а нечто вроде телепатии, где нет развернутого изложения, а есть полное сопереживание, совпадение состояний в полном индивидуально-общественном объеме. Когда разум окрепнет, он закроет этот способ общения, единения, отодвинет его на периферию способов духовного контакта людей. Очеловечивание людей начиналось с подсознательного уровня, бессознательно, ибо сознания в современном смысле еще не было. Милосердие было лишь основанием возникновения сознания, фундаментом его коллективности. И ныне, когда сознание что-то не успевает и не может, вдруг это древнее основание на мгновение свергает разум с его пьедестала и берет проблему духовного единения (общения) людей в свои руки. И мы на мгновение превращаемся в того человека, с которого люди начали свое восхождение к гуманистическому (культурному) существованию. Но власть разума уже утвердилась. И пути назад нет. Но прошлое начало человечества в каждом из нас как наше собственное человеческое начало, основание всех наших гуманистических (культурных, социальных, человеческих) качеств.

Сегодня мы, «бездумно» отдав попавшему в беду, может быть, даже последний кусок хлеба, от которого, возможно, зависела наша собственная жизнь или жизнь наших детей (таким категоричным был этот механизм общественного благополучия в те далекие времена — сильнее инстинкта самосохранения и сохранения потомства), мы быстро рассчитываемся с этим «кошмаром» прошлого и возвращаемся в «светлый» мир сознательного общественного бытия, где, быстренько подсчитав убыток, можем даже забрать обратно пожертвованное или ищем оправдательные разумные аргументы своей, как мы теперь считаем, «глупости». Сознание позволяет, в отличие от милосердного общения, быть индивидуально счастливым даже во время чумы, если она тебя и твоих близких не коснулась. Пир во время чумы охраняет наше сознание, не пропуская сюда диктат подсознательного милосердия. Если оно на мгновение и вырвется на свободу, то сознание тут же накидывает на него узду «здравомыслия».