Эрик Хобсбаум - Марксизм в эпоху II Интернационала. Выпуск 1.

В предисловии 1859 года к своей работе «К критике политической экономии» Маркс утверждает, что началась «эпоха социальной революции», поскольку определилось объективное противоречие, которое существующая социальная формация не в состоянии разрешить. Это противоречие состоит в том, что производственные отношения, в которые люди вступают независимо от их сознания в материальном производстве их жизни – поскольку совокупность этих отношений составляет экономическую структуру, реальный базис общества, – перестают быть формой развития производительных сил (к ним относится и сам рабочий класс, который, более того, является главной производительной силой), превращаясь в оковы, препятствующие общественному развитию производительных сил. Это определение революционной ситуации, несомненно, признавалось и поздним Энгельсом, но оно под явным воздействием класса, который успешно вмешивается в повседневную политику своими революционными требованиями, нуждается в историческом уточнении и – в еще большей степени – в пространственной локализации.

Что касается момента уточнения и локализации революционной ситуации, то в позиции Маркса и Энгельса ясны два момента: во-первых, что судьба пролетарской революции, возможности действия пролетариата зависят как от ступени развития буржуазного класса, так и степени социальной прочности его экономического и политического господства за счет всех остальных социальных слоев и классов, так и от кризисной ситуации в масштабе всего общества. Кровавый финал июньского восстания 1848 года является здесь наглядным примером, поскольку он показал, что, пока французская промышленность не станет господствовать над французской буржуазией, она не сможет поляризовать ее классовые интересы; таким образом, она становится как бы группой рядом с господствующей финансовой буржуазией, фанатическим представителем правящей партии. Другим примером служит Парижская коммуна: вызванный военным поражением кризис системы политического господства Второй империи охватывает столицу, где пролетариат оказывается в состоянии разрушить государственную машину, но не охватывает всей страны, как это случилось, к примеру, в 1789 году. Степень развития буржуазного класса и кризис всей нации являются, таким образом, основными критериями для определения революционной ситуации. Во-вторых, национальные особенности общего процесса развития общества – в том числе и прежде всего опыта борьбы угнетенных классов – являются решающими факторами для определения того, из какой страны поступит революционный импульс: будет ли это «крик галльского петуха», возвещающий «день немецкого воскресения из мертвых», как писал молодой Маркс, или революционное движение, которое снова перемещается в Германию после падения Парижской коммуны или даже в Россию, как дают понять некоторые отрывки из работ, написанных в 70-х годах, – все эти варианты выбора страны, в которой начнется пролетарская революция, всегда основываются на конкретном экономическом и политическом анализе обстановки, всякий раз рассматриваемой вновь.

Слова, сказанные Марксом в 1872 году на Гаагском конгрессе, решения которого легли в основу создания национальных независимых политических партий рабочего класса, указывают именно на необходимость полной конкретизации вплоть до обычаев и обрядов каждой страны (даже если на первом этапе речь идет только о проблеме насильственной или мирной революции):

«Рабочий должен со временем захватить в свои руки политическую власть, чтобы установить новую организацию труда; он должен будет ниспровергнуть старую политику, поддерживающую устаревшие институты, если не хочет, подобно первым христианам, пренебрегавшим и отвергавшим политику, лишиться навсегда своего царства на земле.

Но мы никогда не утверждали, что добиваться этой цели надо повсюду одинаковыми средствами. Мы знаем, что надо считаться с учреждениями, нравами и традициями различных стран; и мы не отрицаем, что существуют такие страны, как Америка, Англия, и если бы я лучше знал ваши учреждения, то, может быть, прибавил бы к ним и Голландию, в которых рабочие могут добиться своей цели мирными средствами. Но даже если это так, то мы должны также признать, что в большинстве стран континента рычагом нашей революции должна послужить сила; именно к силе придется на время прибегнуть, для того чтобы окончательно установить господство труда» [24].

О том, в какой мере объективные процессы – например, острое противоречие между производительными силами и производственными отношениями – переплетаются со структурой системы политического господства, с мнениями и способностями масс и господствующих классов принимать решения и создавать прочные объединения, когда кризис целой нации вызывает к жизни революционную ситуацию, писал Ленин, давший емкую и не потерявшую до сих пор значения формулировку, которая обобщенно отражает революционный опыт, накопленный как буржуазией, так и пролетариатом. Не случайно в этой формуле, которая указывает на возможность революционной победы, подчеркивается именно момент решимости и воли, то есть социально-психологический, субъективный элемент. В «Детской болезни „левизны“ в коммунизме» Ленина мы читаем:

«Основной закон революции, подтвержденный всеми революциями и в частности всеми тремя русскими революциями в XX веке, состоит вот в чем: для революции недостаточно, чтобы эксплуатируемые и угнетенные массы сознали невозможность жить по-старому и потребовали изменения; для революции необходимо, чтобы эксплуататоры не могли жить и управлять по-старому. Лишь тогда, когда „низы“ не хотят старого и когда „верхи“ не могут по-старому, лишь тогда революция может победить. Иначе эта истина выражается словами: революция невозможна без общенационального (и эксплуатируемых и эксплуататоров затрагивающего) кризиса. Значит, для революции надо, во-первых, добиться, чтобы большинство рабочих (или во всяком случае большинство сознательных, мыслящих, политически активных рабочих) вполне поняло необходимость переворота и готово было идти на смерть ради него; во-вторых, чтобы правящие классы переживали правительственный кризис, который втягивает в политику даже самые отсталые массы (признак всякой настоящей революции: быстрое удесятерениеили даже увеличение во сто раз количества способных на политическую борьбу представителей трудящейся и угнетенной массы, доселе апатичной), обессиливает правительство и делает возможным для революционеров свержение его» [25].

После первой мировой войны и позднее эти национальные кризисы действительно отмечаются во многих промышленно развитых странах Западной Европы, но тем не менее не произошло ни одной победоносной пролетарской революции. На вопрос, почему революционные ситуации не привели к победоносной революции, невозможно дать один общий ответ; существуют только ответы, которые учитывают сложность условий развития, присущих отдельным странам.