Томас Гоббс - Сочинения в двух томах. Т.2

Б. Что имел в виду парламент, протестуя против этого налога как незаконного? Считали ли члены парламента, что он противоречит statute-law [190]или вынесенным до того приговорам юристов, которые обычно называются прецедентами и содержатся в так называемых отчетах, или они имели в виду, что он противоречит справедливости, которую я считаю тем же самым, что закон природы?

А. Трудно или даже невозможно узнать, что имеют в виду другие, особенно если они хитрят. Но я уверен, что, претендуя на освобождение от королевского налога, они основывались не на справедливости, а на своем собственном удовольствии. Ибо когда они возложили бремя защиты всего королевства и управления на одно лицо, кем бы оно ни было, то очень мало справедливости в том, что это лицо должно зависеть от других в отношении средства для выполнения своих задач. А если это так, то скорее они являются сувереном этого человека, а не он – их. А что касается обычного права, содержащегося в отчетах, то оно не имеет иной силы, кроме той, какую придает ему король. Кроме того, было бы неразумно, чтобы несправедливый приговор продажного или глупого судьи по прошествии сколь угодно долгого времени приобретал авторитет и силу закона. Но среди писаных законов есть один, называемый Magna Charta, или Великая хартия вольностей англичан [191], в котором есть статья, где король гарантирует, что впредь не будет налагаться арест на чье-либо имущество, т.е. что оно не будет у него отобрано иначе как по закону страны.

Б. Не достаточное ли это основание для их целей?

А. Нет, это оставляет нас в том же сомнении, от которого, как вы думаете, эта статья нас освобождает. Ибо где был тогда закон этой страны? Разве они имеют в виду другую Magna Charta, которая была создана каким-либо более древним королем? Нет, этот статус был создан не для того, чтобы освобождать кого бы то ни было от платежей в пользу общества, а для того, чтобы обезопасить каждого человека от тех, кто злоупотребляет властью короля, исподтишка получая от короля полномочия для притеснения тех, против кого он ведет в суде тяжбу. Но истолкование его в неверном смысле способствовало целям некоторых мятежных душ и парламенте и подходило для того, чтобы убедить остальных или большую их часть и позволить его принять.

Б. Вы превращаете членов парламента в простаков; однако же народ избрал их как мудрейших в стране.

А. Если бы их хитрость была мудростью, они были бы достаточно мудры. Но мудрый , как я его определяю, – это тот, кто знает, как осуществить свое дело без мошенничества и низких средств, одной только силой своей изобретательности. И дурак может выиграть у хорошего игрока с помощью фальшивых костей или карт.

Б. По вашему определению выходит, что сейчас мало умных людей. Такая мудрость – род изысканной любезности, которой сейчас мало кто пользуется, а многие считают ее глупостью. Хорошее платье, большие перья, вежливость по отношению к тем, кто не стерпит оскорбления, и оскорбление по отношению к тем, кто его проглотит, – вот современная галантность. Но что сказали люди потом, когда парламент, получив власть в свои руки, стал взимать деньги в свою пользу?

А. Что же еще, как не то, что это законно и налог должен быть уплачен, ибо введен с согласия парламента?

Б. Я часто слышал, что следует платить налоги, введенные с согласия парламента, в пользу короля, но никогда прежде не слышал, чтобы они платились в пользу парламента . Я вижу отсюда, что проще обмануть множество людей, чем какого-нибудь одного. Ибо какого человека, не лишенного вследствие какой-либо случайности своей естественной способности суждения, можно так легко надуть в делах, касающихся его кошелька, если только он не увлекаем горячо остальными к изменению правления или, скорее, к свободе каждого управлять собой?

А. Посудите сами, каких людей невежественный народ склонен избирать в члены парламента от самоуправляющихся городов и графств.

Б. Я могу сделать вывод, что те, кого избрали тогда, были такие же, как те, кто избирался в прежние парламенты, и вроде тех, кого будут избирать в будущие. Ибо народ всегда находился и будет находиться в неведении относительно своих общественных обязанностей, поскольку он никогда не задумывается ни над чем, кроме своих частных интересов. Во всех прочих делах он следует своим ближайшим руководителям – проповедникам или наиболее могущественным дворянам, так же как рядовые солдаты большей частью следуют за своими непосредственными командирами, если они им нравятся. Если же вы думаете, что несчастья прошлого сделали народ умнее, то мы не становимся умнее, чем были, так как эти несчастья быстро забываются.

А. Почему же нельзя научить людей их обязанностям, т.е. науке о справедливом и несправедливом , как учат этому другие науки, исходя из истинных принципов и очевидных доказательств, и притом куда проще, чем любой из этих проповедников и дворян-демократов может научить мятежу и предательству?

Б. Но кто может научиться тому, чему никто не учил? Или если человек и изучил в одиночку науку о справедливости, то как может он без опаски учить ей, если она направлена против интересов тех, кто обладает властью вредить ему?

А. Существует достаточно правил справедливости и несправедливости , доказанных и выведенных из принципов, очевидных для самых слабых умов. И несмотря на неизвестность их автора, они ясны для хорошо образованных людей не только в этой, но и в других странах. Но этих людей меньше, чем остальных, из которых одни не умеют читать, другие хотя и грамотны, но не имеют досуга, а те из них, кто имеет досуг, большей частью посвящают свой ум своим частным делам или удовольствиям. Так что невозможно, чтобы массы научились своим обязанностям иначе как с кафедры и по праздникам. А таким образом они учатся неповиновению. Поэтому свет этого учения был до сих пор скрыт, и скрывался он тучей противников, рассеять которую без авторитета университетов не могла никакая репутация частного лица . Но из этих университетов выходили проповедники, учившие противоположному. Университеты были для этой нации тем же, чем деревянный конь для троянцев.

Б. Но каково было намерение папы, когда он учреждал университеты?

А. Какое иное намерение склонен он был иметь, кроме (как вы слышали ранее) увеличения своего авторитета в странах, где были созданы университеты? Там учились вести полемику в его пользу, непонятными рассуждениями пускали пыль в глаза, в то время как производились покушения на права королей. И очевидным свидетельством такого намерения было то, что они весьма быстро освоились с этим делом. Ибо первым ректором Парижского университета (как я где-то читал) был Петр Ломбардский, который впервые ввел учение так называемого схоластического богословия. За ним следовал Иоанн Дунс Скот [192], который жил в то же самое время или около этого. Любой простой читатель, не зная, что они писали так преднамеренно, решил бы, что это два самых отъявленных тупицы на свете, столь темны и бессмысленны их писания. А от них последующие схоласты научились различными хитростями навязывать своим читателям все, что им хотелось, и отклонять силу истинного разума словесными зигзагами, т.е. я имею в виду ничего не значащие тонкости, которые служат лишь для того, чтобы удивлять невежественных людей. Что же касается понимающих людей, то их было так мало, что эти новые надменные учители не заботились о том, что те подумают. Эти схоласты должны были одобрять все статьи веры, которым папа время от времени повелел верить, среди них было много статей, противоречащих правам королей и других гражданских правителей и приписывающих папе всю власть, какую они ни объявили бы необходимой in ordine ad spiritualia, т.е. в целях религии.