Борис Чичерин - Собственность и государство

Нельзя ожидать, чтобы при высшем развитии было иначе. Высшее развитие ведет к тому, что политические вопросы более и более становятся доступны всем, они обсуждаются во всех слоях общества и из этого образуется то, что называют общественным мнением. Но как скоро общественное мнение приобретает известную силу, так оно необходимо требует себе исхода. Политическая мысль не то, что философское учение, которое ограничивается проповедью <���и> убеждением. Политическая мысль имеет значение существенно практическое, она стремится действовать на волю. Поэтому как скоро в обществе является политическая мысль, так неизбежно рождается и стремление участвовать в решении дел. Воображать, что в каком бы то ни было обществе мысль и воля могут распределяться между различными органами, что мысль может принадлежать народу, а воля правительству, значит представлять себе народный дух в каком-то немыслимом раздвоении. И в отдельном лице, и в целом обществе мысль и воля тесно связаны и постоянно находятся во взаимодействии. В этом состоит нормальный порядок человеческой жизни, всякое между ними разделение есть признак слабости и внутреннего разлада. Распределять в государстве мысль и волю по различным органам, все равно что разрезать народную душу на две половины и сделать из государства нравственного урода.

В приложении это может повести лишь к извращению как мысли, так и воли. Общественная мысль, не находящая правильного исхода в организованных учреждениях, превращается в хаотическое брожение, среди которого истинными ее выразителями считаются те, которые кричат громче других. Результатом является владычество неорганического элемента государственной жизни над органическим. Там, где есть организованные учреждения, которые вводят общественную мысль в правильную колею, самый неорганический элемент получает свое место и значение в целом. Здесь же он должен заменить собою все, а потому становится на неподобающую ему высоту. А так как при таком порядке у представителей общественного мнения нет настоящего дела, и ответственности они не несут никакой, вследствие чего им не нужно ни сдержанности, ни дисциплины, так как все ограничивается случайным выражением личных мнений, то понятно, что из такого общественного быта ничего не может выйти, кроме полнейшего хаоса. С своей стороны правительство, принужденное соображаться с этими бродячими стихиями и не находя в них точки опоры, будет также бродить наобум, представляя непривлекательное зрелище государственных людей, выплясывающих либеральную или консервативную пляску перед самыми популярными или бойкими журналистами. Когда подумаешь, что серьезные люди могут, не шутя, признавать высшим политическим идеалом неограниченную власть, смягченную необузданною журналистикою, то в этом можно видеть только признак совершенно младенческого состояния политической мысли.

Столь же мало может служить заменою политического права какое бы то ни было расширение местного самоуправления. Если местные учреждения должны получить политический характер, то это поведет к раздроблению государства. Даже в свободных странах им запрещается выражать мнения по политическим делам, ибо это искажает истинное их значение и вносит политическую агитацию туда, где ее не должно быть. Всякий политический интерес есть общий всему государству, а потому как скоро допускается его обсуждение общественными органами, так следует требовать, чтобы это обсуждение происходило в центре. Если же местное самоуправление в нормальном порядке должно ограничиваться административною областью, то именно при самодержавном правлении всего менее можно допустить значительное его расширение. Мы уже видели, что это можно сделать только за счет правительственной власти, а в самодержавии требуется прежде всего сильная правительственная власть, которая составляет существенную принадлежность этого образа правления. Невозможно лишать его местных орудий, не исказивши самого его характера. Поддерживать неограниченную силу власти в центре и ослаблять ее на местах, значит задаваться двумя противоречащими друг другу целями. Это все равно, что если бы мы в животном организме стали безмерно развивать голову и сокращать руки и ноги. Власть нужна затем, чтобы действовать, а не затем, чтобы бездействовать.

Вообще, все эти старания заменить мировое развитие мысли и опыта веков чем-нибудь новым и небывалым ничто иное, как праздные фантазии. Можно в своем кабинете сочинять какие угодно проекты, будто бы приноровленные к народному духу; и действительная жизнь, равно как и здравая теория, не придадут этим измышлениям ни малейшей цены. И теория, и опыт равно говорят, что если для известного общества требуется самодержавная власть, то нечего толковать о широком развитии свободы. Самодержавная власть, которая дала бы значительный простор свободе, не вводя ее в организованные учреждения, тем самым вызвала бы в обществе полнейший хаос, подорвала бы собственные свои основы и в конце концов, для того чтобы дать правильный исход возбужденному ею волнению, принуждена была бы даровать народу политические права. Оставаться при таком порядке нет возможности.

Теория и опыт говорят нам также, что если народу нужно самодержавие, то рядом с этим необходим общественный быт, основанный на сословных привилегиях. Мы видели уже, что последние служат единственною возможною заменою политического права. Только исторические привилегии крепкого и связанного внутри себя аристократического сословия могут при неограниченном правлении сдерживать произвол бюрократии и доставлять некоторое ограждение свободе. А с другой стороны, они же служат поддержкою власти, которая в привилегированном сословии всегда видит первую опору престола и самого верного защитника государственных интересов против всяких бродячих стихий, легко находящих доступ в чиновничью среду. Из истории мы знаем, что прочное самодержавие никогда иначе и не существовало, как при сословном порядке. Неограниченная же власть при общем гражданском равенстве есть демократический цезаризм, правление, которое исторически вызывалось иногда временными потребностями общества, расшатанного внутренними переворотами, но которое никогда никакого прочного порядка вещей создать не могло. Всемогущая власть наверху и под нею безразличная и бесправная масса - это такой общественный быт, при котором немыслимы ни твердый порядок, ни правильное развитие учреждений, ни какие бы то ни было гарантии свободы. Всего более здесь приносятся в жертву интересы высших, образованных классов, то есть именно тех, которые дают государству и мысль, и волю, и орудия. Они раздавлены между деспотизмом сверху и демократиею снизу. Когда демократический цезаризм появлялся на политическом поприще, он всегда был орудием масс против высших классов. Но так как подобное орудие может быть только временною потребностью, то он исчезал при более спокойном состоянии общества, если не падал от собственной неустойчивости.