Анатолий Луначарский - Христианство или коммунизм (дипут)

Мы прекрасно знаем, что такого рода учения очень громко провозглашались и в первые века христианства. Это не поколебало нисколько мир господ; не поколебало его, конечно, и толстовство. Сами того не желая, толстовцы устремляются к беспросветному подчинению бедноты господствующему классу, кормя бедняков надеждами на какие-то мирные пути, которыми можно установить справедливость,—к вящшему удовольствию господ, все же ненавидящих толстовцев за их критику существующего строя. Господа ненавидят толстовцев за то, что они критикуют их словами, но прощают им за то, что они все борются против критики оружием. Такая критика для них гораздо опаснее, и толстовцы, отвергающие ее во имя словесной критики, являются желанными друзьями господствующих классов.

Однако, надо все-таки остановиться и на идеале, который ставят толстовцы и который ставим мы, потому что есть одна черта, миновать которую я не могу и которой я кончу это мое введение, сделав выводы из всего сказанного.

Толстовство отрицает материальную культуру. Оно говорит; «материальная культура, т.-е. наука, искусство и вместе с ними развертывающаяся техника, вот то начало, которое именуется в библии Каиновым началам или началом Вавилонского столпотворения; начало по существу своему греховное, разъединяющее и ничего не дающее». Толстой сам с ненавистью относился к наступающему на Россию капитализму и все, что относилось к капита-

18

лизму, было ему ненавистно. Капитализм с его машинами, с его городами, с его верой в медицину, с его предрассудками, с государством современного типа, его войнами, его корыстью, торговлей, хорошими и дурными сторонами, — все пахло отвратительным запахом ада, дьявольской серой.

И что же Толстой противопоставлял всему атому? Толстой сам был большой барин, рядом с ним жили консерваторы баре, которые противопоставляли этому нашествию чумазого, а за ним и самого его величества купона, как называл Успенский капитализм, — противопоставляли барство и говорили, что старая боярская Россия выше наступающего капитала. Но гениальные представители барства стать на эту точку зрения не могли, ибо они понимали всю звериность, присущую барству. Они с молоком матери всосали негодование по отношению к крепостному праву. Они знали прекрасно, что на этих дворянско- аристократических позициях удержаться нельзя. Вот почему Владимир Ильич в своих статьях о Толстом ни разу не говорил, что он является идеологом дворянства, а все время и совершенно справедливо говорил, что он является идеологом крестьянства, противопоставляя современности старую русскую правду, ту прадедовскую правду, когда зерно было с куриное яйцо, как сказано в одной из сказок Толстого. Толстой в самом деле старается идеализировать деревенские отношения и сказать, что надо вернуться к деревне, уничтожив город. Поэтому будущий коммунистический и полу-коммунистический строй рисуется ему как незлобивое крестьянское добрососедство: каждый копает землю, сажает на ней свою капусту и съедает ее для того, чтобы продолжать свое существование в добрых и мирных отношениях со всеми другими, никого не эксплуатируя, и не будучи никем эксплуатируем; думать же о разной роскоши, о вавилонском столпе, о городе, о власти над природой, — это есть полнейший разврат, это от лукавого, от капитала. Коммунизм есть дитя капитала. Коммунизм целиком признает капитал за благо. Коммунизм говорит, что капитализм со всем его злом пришел как- раз для того, чтобы дисциплинировать и обучить человечество, подмяв его до степени научно-организованного труда, без которого никакая правда на земле и никакое сожительство, действительно достойное человека, не может быть осуществлено. Только путем науки и колоссального развития техники человечество становится таким богатым, что действительно может требовать уничтожения бедности на земле.

Поэтому для коммунистов ясно, что не нужно отрицать знания, но нужно взять их из рук капиталистов, и в этом правильном использовании сил городской индустрии, городской культуры при ее дальнейшем быстром развитии, коммунист и видит ключ к настоящей победе. Поэтому мы, в этом смысле, говоря библейски, являемся, несомненно, «наследниками Каинова племени», того Каина, который, как нам известно, изобрел все—от

19

кузнечного ремесла до музыки, и даже не протестуем против вави- лонского столпотворения. Если бы было правдой, что бог устроил землю и мог, значит, разделить народы, то призыв: «пролетарии всех стран, соединяйтесь!» является истинным призывом к победе над этими божьими ограничениями и к новому соединению всех сил человечества для того, чтобы новый вавилонский столп был закончен и знаменовал собою победу человека над природой, возможность исторгнуть из нее все необходимое для бесконечного дальнейшего развития человеческого гения.

Таким образом, если мы суммируем то, что я противопоставлял коммунизму по кусочкам, в виде разных форм н состояний христианского социализма, то мы увидим разницу. Там и здесь — стремление к правде. Там — это стремление с самого начала не имело возможности при помощи собственного своего труда построить действительный фундамент человеческого счастья. Эта возможность появляется только тогда, когда последний из классов, пролетариат, становится носителем организованного труда. Тогда он откалывается от идеализации христианства, от надежды, что земля будет родить без труда, и говорит: «владыкой мира будет труд, и этот владыка мира позволит на этом труде развернуться разумному и счастливому быту человеческого рода». То же сознание разрозненности, дезорганизованности сил отчаявшихся классов сказалось в мистике христианского социализма, в истерических, гипнотизирующих всех упованиях на помощь нездешних сил, что является с нашей точни зрения самообманом. Это может быть устранено только тогда, только тогда вместо магии может встать трудовой процесс борьбы, когда соответственным образом трудовой народ почувствует себя организованным и мощным. Только тогда он может отбросить эти мистические идеи и взять винтовку в руки, обретя в ней ияюч для того, чтобы в борьбе, может-быть не очень короткой и очень тяжелой, на самом деле совершить свой собственный суд,—не дожидаясь никаких «пришельцев того мира»,—возможно более короткий, возможно более мягкий. Пределы эти во времени и жестокости устанавливаются силою сопротивления врага. Если мы теперь посмотрим на христианский социализм с этой точки зрения, мы можем только очень враждебно к нему отнестись. Мой уважаемый оппонент, если я не ошибаюсь, зная его по некоторым беседам и сочинениям, стоит на точке зрения социалистической и даже коммунистической. Ои принадлежит к числу тех христиан, которые не защищали господ или богачей и которые не взывают к тому, что не нужно никаких социальных перемен. Он является ревностным сторонником справедливости на земле и в формах этой справедливости, в общем и целом, всегда более или менее близко подходит к тому, о чем говорим мы. Но он является не прямо социалистом-коммунистом, а христианином-социалистом и коммунистом. Он сам нам расскажет, на какой манер он это соединяет, но все те приемы, на которые