Людвиг Витгенштейн - Философские исследования

"Я видел это совсем иначе, я бы никогда не узнал этого!" Ну, это всего лишь восклицание. И для него тоже есть свое оправдание.

Мне бы никогда не пришло в голову вот так наложить эти фигуры друг на друга, сравнить их таким образом. Ибо они внушают нам другой способ сравнения.

Голова, увиденная так, не имеет ведь ни малейшего сходства с головой, увиденной этак, хотя они и совпадают.

Мне показывают зайца"картинку и спрашивают, что это такое. Я говорю "Это З", а не "Теперь это З". Я сообщаю о своем восприятии. Мне показывают З"У"голову и спрашивают, что это такое. Здесь я могу сказать "Это З"У"голова". Но я могу реагировать на вопрос и совсем иначе. Ответ: это З"У"голова опять"таки сообщение о восприятии; ответ же "Теперь это З" таковым не является. Скажи я "Это заяц", я избежал бы всякой двойственности и просто сообщил бы о своем восприятии.

Изменение аспекта. "Но ты бы все же сказал, что картина теперь совершенно иная!"

А что изменилось: мое впечатление, моя точка зрения? Можно ли так сказать? Я описываю изменение как некое восприятие, как если бы предмет изменился у меня на глазах.

"Да, теперь я вижу это", мог бы я сказать (показывая, например, на другое изображение). Это форма сообщения о каком-то новом восприятии.

Выражение смены аспекта это одновременное выражение нового восприятия вместе с неизменным восприятием.

Внезапно я вижу решение картины"загадки. Там, где раньше были ветви дерева, теперь проступила человеческая фигура. Мое визуальное впечатление изменилось, и я знаю теперь, что оно охватывает не только цвет и форму, но и вполне определенную "организацию". Изменилось мое визуальное восприятие; а каким оно было ранее и каково оно теперь? Если я представлю его в виде точной копии а разве это нельзя назвать хорошим представлением? то я не смогу обнаружить никаких изменений.

И все же не говори: "Мое визуальное впечатление вовсе не рисунок; оно есть то, что я никому не могу показать". Конечно, оно не рисунок, но оно не принадлежит и к категории лишь того, что я ношу в себе.

Понятие "внутренней картины" вводит в заблуждение, ибо моделью этого понятия является "внешняя картина"; и все же употребления этих слов"понятий не ближе друг другу, чем употребления слов "цифра" и "число". (И пожелай кто-либо назвать число "идеальной цифрой", он пришел бы тем самым к аналогичному заблуждению.)

Тот, кто ставит "организацию" зрительного впечатления в один ряд с цветом и формой, движим представлением о зрительном впечатлении как некоем внутреннем объекте. Конечно, тем самым объект становится просто химерой, странным, неустойчивым образованием. Ибо сходство с картиной теперь расшатано.

Зная, что схема кубика имеет различные аспекты, и желая выяснить, как видит их другой, я могу, кроме копии, заставить его сделать также модель увиденного или же указать на некую модель; даже если он совсем не догадывается, с какой целью я требую от него двух объяснений.

Но иное дело изменение аспекта. То, что прежде, при копировании, могло казаться ненужным уточнением или даже было таковым, здесь служит единственно возможным выражением нашего впечатления.

И уже одно это снимает вопрос о сравнении "организации" с цветом и очертанием в зрительном восприятии.

Так, видя З"У"голову как З, я видел эти очертания и цвета (я с точностью воспроизвожу их), но, кроме того, я еще видел нечто вот такое: при этом указываю на множество различных изображений зайцев. Это показывает разницу понятий.

"В)идение как·" не принадлежит восприятию. А потому оно похоже и вместе с тем не похоже на в)идение.

Я смотрю на животное; меня спрашивают: "Что ты видишь?" Я отвечаю: "Зайца". Я разглядываю местность; внезапно мимо пробегает заяц. Я восклицаю: "Заяц!"

Обе фразы: и сообщение [об увиденном], и восклицание выражение восприятия и зрительного впечатления (Seherlebniss). Но восклицание служит таким выражением в ином смысле, чем сообщение. Оно как бы вырывается у нас. Оно относится к впечатлению, подобно тому как крик к боли.

Но поскольку оно служит описанием некоего восприятия, его можно назвать и выражением мысли. Рассматривая предмет, не обязательно думать о нем; переживая же зрительное впечатление, выраженное в восклицании, вместе с тем и думают о том, что он видит.

И потому "уяснение аспекта" оказывается для нас наполовину визуальным опытом, наполовину мыслью.

Кто-то вдруг видит неизвестное ему явление (это может быть хорошо знакомый предмет, но в необычном ракурсе или освещении); неузнавание предмета, возможно, длится лишь секунды. Правомерно ли утверждать, что у этого человека было другое зрительное переживание, чем у того, кто сразу же узнал предмет?

Разве тот, перед кем внезапно возник неизвестный ему предмет, столь же точно описать его вид, как и я, знакомый с ним? А разве это не ответ? Вообще, это, конечно, не будет ответом. И его описание и звучать будет совершенно иначе. (Я, например, скажу "У животного были длинные уши" он: "Там было два длинных отростка" и затем нарисует их.)

Я встречаю кого-то, кого не видел годы; я ясно вижу его, но не узнаю. Внезапно узнав его, я вижу в изменившемся лице его прежние черты. Полагаю, умей я рисовать, я сейчас сделал бы его портрет иначе, чем прежде.

Ну, а если я узнаю в толпе моего знакомого, возможно, после того как долго смотрел в его сторону, сталкиваюсь ли я здесь со случаем особого видения? Видения и мышления? Или же со сплавом обоих, как я почти готов сказать?

Вопрос в том, почему хотят сказать именно это?

То же самое выражение, которое было сообщением об увиденном, становится теперь возгласом узнавания.

Что служит критерием зрительного переживания? Что должно быть критерием?

Изображение того, что "увидели".

Понятие изображения увиденного, равно как копии, а вместе с ним и понятие увиденного очень растяжимо. Оба они внутренне связаны друг с другом. (Но это не значит, что они аналогичны.)

Как замечают, что люди видят объемно? Я спрашиваю кого-то о характере той местности, которую он обозревает. Она простирается туда? (Я показываю рукой.) "Да". "А откуда ты это знаешь?" "Сейчас нет тумана, я вижу ее отчетливо". Это не может служить основанием для подобного предположения. Единственное, что для нас естественно, это пространственно представлять себе увиденное, тогда как для двумерного изображения, на рисунке или на словах, требуется особая тренировка, специальное обучение. (Своеобразие детских рисунков.)

Допустим, кто-то видит улыбку, не воспринимая ее как улыбку, принимая ее за что-то другое. Видит ли он ее иначе, чем человек, понимающий, что это улыбка? Например, он ее иначе копирует.

Переверни изображение лица, и ты не сможешь узнать его выражение. Пожалуй, ты сможешь увидеть, что оно улыбается, но не в состоянии будешь определить, как оно улыбается. Ты не сможешь воспроизвести эту улыбку или более точно описать ее характер.