Николай Никулин - Пока Фрейд спал. Энциклопедия человеческих пороков

Когда немецкие кинематографисты первой трети XX века – Фриц Ланг, Пауль Вегенер, Фридрих Мурнау и др. – своими фильмами творили историю модернизма, они не думали зрителей напугать. Они исследовали глубины человеческой личности. А кто, как не двойники или созданные руками человека чудовища, могли о человеке сказать больше? Внутренние фобии словно обретали плоть, материализовывались. И вот уже все наши страхи как на ладони – уродливые, агрессивные и, что важно, непредсказуемые.

С тех пор поменялся кинематограф, и фильмы ужасов с технической точки зрения научились пугать по-новому, но принцип остался старый: да, мы выглядим жалкими трусами, когда вздрагиваем при внезапном появлении сверхъестественного существа, но таким образом мы избавляемся от своих реальных страхов, переживая их в кино.

Во всяком случае, такая точка зрения твердо устоялась в обществе. И глупо с ней спорить. Как минимум, она комплементарно говорит о нас – будто мы не просто ходим в кинотеатр насладиться попкорном и испытать аттракционные эмоции, а с высокой терапевтической целью: чтобы избавиться от своих страхов.

Но посыл понятен: трусость – это состояние, предшествующее уравновешенности. Иными словами, нужно сильно перетрусить, чтобы затем больше никогда не испытывать страх. Поэтому трус – это не столько устойчивая характеристика человека, сколько временная болезнь, которую нужно переболеть.

Это эпитафия трусу, которую написал Редьярд Киплинг, автор знаменитой «Книги джунглей» про Маугли. Разумеется, это шуточные стихи – в сущности, мало кто из трусов заслуживал поэтических слов на свою смерть. А вот храбрецы, напротив, получали их в большом количестве, что не удивительно. Храбрец – человек достойный похвалы, но вместе с тем рискующий своей жизнью. И сколько бы мы ни воспевали храбрость, чаще всего это приходится делать в эпитафиях.

Считается, что эпитафии первыми начали писать древние греки. На смерть своих храбрых воинов каких только похвальных слов они не сочиняли. Красноречив был народ философов и поэтов, а также остроумен. Забористые изречения рождались не без отточенного чувства юмора. Так, родоначальник жанра Симонид Кегосский написал «Эпитафию бедняку»:

А Леонид Тарентский – «Эпитафию утонувшему»:

Дальше остановить начавшийся процесс сочинения находчивых слов по случаю смерти уже было невозможно.

Французские поэты Жан Пaccepa и Никола Рапен написали такую эпитафию:

А Понс-Дени Экушар-Лебрен, подражая Эпикуру, такую:

Согласитесь, хороший совет избавиться от страха смерти. И к услугам Хайдеггера вовсе не нужно обращаться.

А вот эпитафия на кладбище Пер Лашез на могиле ростовщика гласит следующее: «Страшнее всех мук ада для него то, что ты читаешь эту эпитафию на его могиле бесплатно».

И преступно не вспомнить знаменитую эпитафию Ньютона: «Здесь покоится Исаак Ньютон, беспримерною силою ума и могуществом математики впервые объяснивший движение планет, пути комет, приливы и отливы океана».

Одним словом, красиво.

Но если вы все-таки дорожите своей жизнью и готовы лишить себя словесной награды после смерти, то немножко предосторожности и заряд трусости никогда не помешают.

Между нами говоря, все делается для того, чтобы получить одобрение со стороны окружающих тебя людей. Можно истошно дискутировать на эту тему, ведь утверждение, право, небесспорно, однако трудно его и убедительно опровергнуть.

– Мне не нужен никто для того, чтобы самосовершенствоваться, – скажут меланхоличные сторонники одиночества.

И позабудут разве что об одном факторе: что человек-то, по метким словам Аристотеля, существо социальное. А как сказал не менее известный мыслитель, – пусть и считают его в определенных кругах мерзавцем и мошенником, – Владимир Ильич Ленин, живя в обществе, нельзя быть от него свободным. Золотые слова, хоть и с социалистическим душком. С другой стороны, истина, проговоренная пусть и коммунистом, пусть и фашистом, пусть и маньяком, пусть и извращенцем, оттого истиной перестать быть не может. В конечном счете, придется отказываться от употребления большинства слов на том основании, что их когда-то произносил и Гитлер.

Итак, мы живем в обществе… А если бы жили в пустой квартире, в гордом одиночестве, и неустанно творили, то, пожалуй, об этом бы просто никто не узнал. А стало быть, и результаты творения – как, впрочем, и любой работы, – канули в небытие.

Мы настолько привыкли иметь дело с людьми, вступать в социальные связи, или, как сказали бы ученые люди, коммуницировать, что просто этого не замечаем. Мы рождаемся в мире, в котором прочно распределены роли. То есть человек не был бы человеком – с его бурной природой, его эгоистической душой, – если бы он не стремился свою роль изменить.

Так впервые появились люди, которых принято с пренебрежением называть тщеславными. Они стремятся наверх, они ищут признания людей, они питаются похвалой и уважением. Вампиры наших дней, и при этом совершенно реальные.

Должно быть, найдется такой философ, который заявит, что все люди от природы тщеславные. Намекая в религиозном духе на то, что в человеческой натуре есть врожденные пороки, они совсем забудут о главном: о зыбкой природе самого порока. Тщеславие зиждется на песке.