Томас Лиготти - Заговор против человеческой расы: Замысел ужаса

На протяжении столетий разрабатывались различные теории о природе и функционировании сознания. Теория, которой по умолчанию придерживается Цапффе, сводится к следующему: Сознание связано с человеческим мозгом таким образом, что мир представлялся нам таким, каким он является, и демонстрирует нас себе самим такими, какими мы являемся, то есть, как «самости» или «личности», пронизанные воспоминаниями, ощущениями, эмоциями, и т. п. Никто точно не знает, в чем заключается связь сознания и мозга, но все факты подтверждают недуалистическую теорию о том, что мозг является источником сознания, и источником сознания единственным. Цапффе принимает сознание как данность, и опуская споры о природе сознания как явления, сразу же переходит к тому, каким образом сознание влияет на сущность нашего вида. Такой подход достаточен для его целей, вполне экзистенциальных и обходящих технические вопросы о работе сознания. Нельзя не отметить, что «происхождение» сознания, поскольку оно определенно не всегда присутствовало в нашем виде, является загадкой и по сей день, и остается такой и у Цапффе, как загадкой остается и появление самой жизни из материалов, которые не являлись живыми.

Изначально жизни не было, но потом жизнь появилась — появилась природа, как это теперь называется. По мере развития в жизни в более сложные и разнообразные формы, на определенном этапе процесса на сцену вышли человеческие организмы. По прошествии времени в этих организмах появилось сознание (с разной частотой и при разных амплитудах), и по ходу нашего развития это сознание набирало силу. До этого момента все теории сознания находятся в согласии. Через миллиарды лет после прыжка от неживого к живому, человеческие существа совершили прыжок от отсутствия сознания к огромному его переизбытку, такому, что сумели оценить этот феномен и даже вынесли ему приговор.

Неизвестно ни каким образом случился этот прыжок, ни сколько времени этот прыжок занял, хотя существуют теории по поводу и того и другого, равно как существуют теории о мутациях и превращениях из одного состояния в другое.

«Мутации слепы» , пишет Цапффе, «Они случаются вне связи с интересами окружающей среды» . Как уже отмечалось, Цапффе не касался механизмов мутаций и происхождения сознания, целиком сосредоточившись на демонстрации трагического эффекта, который оказала эта способность на нас. Такой взгляд является довольно типичным для пессимистических философов. Не-пессимистические философы относятся к сознанию либо беспристрастно, либо, подобно Николасу Хамфри, полагают сознание чудесным даром. Стоит только не-пессимистическим философам заметить пессимистический взгляд, как они немедленно отвергают его. Располагая на своей стороне всем миром, вооруженным понимаем того что «быть живым — это хорошо», не-пессимистические философы не утруждаются мыслями по поводу сущности существования как тотальной трагедии. Они анализируют тонкости человеческого существования и даже иногда заходят на территорию трагедии, но никогда настолько, чтобы возможно было отказаться от приверженности «быть живым — это хорошо». И так они поступают до самого дня своей смерти, который для них так же остается «хорошо».

Установлено: Сознание редко рассматривается как инструмент трагедии в человеческой жизни. Однако по Цапффе, сознание давно бы уже подтвердило свою фатальность для человеческой расы, если бы мы не предпринимали с ним кое-что намеренно. «Почему же тогда,» спрашивает Цапффе, «человечество не вымерло давным-давно во время великих эпидемий безумия? Почему лишь немногие индивиды гибнут из — за неспособности выдержать напряжение жизни, если мышление дает им больше, чем они могут вынести?» Ответ Цапффе: «Большинство людей учатся спасаться, искусственно ограничивая содержание своего сознания.»

С эволюционной точки зрения, по мнению Цапффе, сознание оказалось просчетом, для компенсации эффекта которого необходима коррекция. Сознание явилось случайным приобретением, холостым отростком, превратившим нас расу противоречивых существ — сверхъестественных созданий, не имеющих ничего общего с остальной частью творения. По причине сознания, матери всех ужасов, мы стали восприимчивыми к мыслям о жутком и кошмарном, мыслям, которые никогда справедливо не уравновешиваются мыслями о благом и обнадеживающем. Наш разум принялся раскручивать спираль страха, откапывая новые и новые его образцы, вопиющие безрадостные возможности, которых, если оставить все как есть, скоро могло стать достаточно, чтобы повалить нас на землю в пароксизмах саморазрушительного ужаса. Перспектива такой возможности потребовала появления неких защитных механизмов, которые могли бы поддерживать на лезвии вероятности жизнедеятельность нас как вида.

Хотя начатки сознания могли являться механизмом выживания на некотором этапе нашей эволюции — так утверждает теория — эта способность очень скоро стала подрывным агентом, действующим против нас.

Согласно Цапффе, ради всего того, что мы стоим как живые существа, мы должны препятствовать развитию собственного сознания, иначе, скоро обострившись, сознательное зрение навяжет нам чрезмерно четкое видение того, что видеть мы не хотим, а именно, как называл это вместе с другими пессимистами норвежский философ: «братства в страдании меж всем живым». Неважно согласен ли кто-нибудь или нет с существованием «братства в страдании меж всем живым», тем не менее приходится признать, что человеческое существо является единственным живым организмом, способным обладать такой концепцией существования, или способностью такую концепцию создать. То, что мы можем постигнуть концепцию страдания, своего и других видов, является уникальной чертой нашего, опасно сознательного, вида. В результате мы знаем, что страдание существует, и предпринимаем действия, чтобы страдания избежать, которые так же включают притупление страдания путем «искусственного ограничения содержания сознания». Между действиями, направленными на избежание или притупление страдания, последнее чаще всего, подавляющее большинство нашего вида не беспокоится о том, что действия эти портят и пятнают наше существование.

Как правило, мы не позволяем страданию пробираться в приоритетную повестку индивидуальной или коллективной жизни. Нам нужно заниматься насущными делами, и те, кто отдается страданиям, остаются позади. Такие раздражают нас своим хныканьем. У нас есть цели, к которым мы движемся, и мы верим, что мы этих целей достигнем, чтобы по пути не случилось. В то время как размышления на тему «братства в страдании меж всем живым» затормозят нас, и мы не придем никуда. Мы одержимы благостями жизни и шаг за шагом движемся дальше к еще лучшим жизненным улучшениям. Для этого от нас, как от разумной расы, требуется водружать для себя ориентиры. Как только мы достигаем одного ориентира, мы начинаем движение к следующему — словно мы играем в настольную игру, которая, как нам представляется, никогда не закончится, вопреки тому, что игра эта заканчивается, нравится ли это нам или нет. В случае ясного, ничем не ограниченного сознания, мы склоняемся к «не нравится», параллельно постигая себя в качестве биологических парадоксов, которые не могут продолжать жить со своим сознанием, но не могут жить и без него. И в таком состоянии одновременной жизни и не-жизни, мы и занимаем место среди ходячих мертвецов и человеческих марионеток.