Клод Романо - Авантюра времени [Три эссе по феноменологии события]

Эту «дизъюнктивистскую» концепцию восприятия, названную так Хинтоном [119] Hinton J. M. Experiences, An Inquiry Into Some Ambiguities, Oxford, Clarendon Press, 1973. Ср.: J. L. Austin, Sense and Sensibilia. London: Oxford University Press, 1962 (В русском переводе: Остин Дж. Л. Избранное. — М., 1999; Истина, Как совершать действия при помощи слов, Смысл и сенсибилии, Чужое сознание); Puthnam Hilary, The Threefold Cord: Mind, Body and World. New York: Columbia University Press, 1999; McDowell John, Criteria, Defeasibility and Knowledge // Meaning and Reality, Cambridge / London, Harvard University Press, 1998. P. 369 sq. , а затем принятую такими авторами, как Остин, Патнэм и Макдауэлл, пожалуй, впервые отстаивал Мерло-Понти в «Феноменологии восприятия». «Иллюзорная и подлинная вещь имеют не одну и ту же структуру» [120] Мерло-Понти. Феноменология восприятия. С. 440. Без сомнения, можно было бы прибавить, что галлюцинаторные и воспринятые «вещи» не являются вещами в одном и том же смысле. , — пишет Мерло-Понти (и следовало бы, несомненно, добавить, что «вещь», видимая в галлюцинации, и воспринятая «вещь» не являются вещами в одном и том же смысле). — «Галлюцинаторный феномен не является частью мира, или, иначе говоря, он не является доступным , то есть не существует определенной дороги, которая вела бы от него ко всем другим видам опытов галлюцинирующего субъекта или к опыту субъекта здорового» [121] Мерло-Понти. Там же. С. 434. ; «Галлюцинация не есть восприятие, но она имеет значение реальности и она одна идет в счет для галлюцинирующего» [122] Мерло-Понти. Там же. С. 437. . Таким образом, любая иллюзия изобличает себя как таковую только на фоне воспринимаемого, то есть обладающего структурной связанностью, мира. Быть иллюзией — значит не быть вписанным в единый и неуничтожимый мир. Быть иллюзией означает не что иное, как войти в конфликт не с другими изолированными восприятиями, а с восприятием как таковым .

Мы касаемся здесь границ дизъюнктивистской концепции, которая в действительности представляет собой только первый этап в попытке показать пустоту скептической проблемы. Пока мы довольствуемся утверждением, что не существует нейтрального смысла явления, который был бы общим как для восприятия, так и для иллюзии, как для наличной явленности, так и для простой видимости, мы продолжаем считать, что наш перцептивный опыт может быть адекватно описан как совокупность отдельных «кирпичиков», и нужно только так сложить их, чтобы построить целостность. Однако восприятие нельзя описать таким образом. Не будучи ни «синтезом» идеально изолируемых переживаний, ни их «потоком», опыт в его изначальном смысле обладает сущностно холистской конституцией. Скептическое сомнение разбивается о тот факт, что быть восприятием — это не свойство, которое может случайно достаться какому-либо изолированному переживанию или опыту: оно достается части, только если с самого начала принадлежит целому, частью которого служит эта часть. Ибо каждое восприятие, изъятое из целого, является восприятием только потому, что оно обладает связанностью со всеми другими восприятиями, причем эта связанность является свойством целого прежде, чем стать свойством части, и для того, чтобы мочь им стать. Мы можем сомневаться в любом восприятии, но не в восприятии как таковом именно потому, что перцептивное «заблуждение», иллюзия, галлюцинация предполагают воспринятый мир, то есть мир, наделенный структурной взаимосвязанностью, способный это заблуждение обнаружить и разоблачить. Отсюда — необходимое переворачивание: мир есть не коррелят бесконечно подтверждаемого опыта, который, однако, в любой момент своего бесконечного подтверждения может также не подтвердиться, а то, что не имеет никакой нужды в подтверждении, поскольку всякое подтверждение и опровержение этот мир предполагают. Как подчеркивает Мерло-Понти, «вопрос не в том, воспринимаем ли мы в действительности мир, напротив, все дело в том, что мир и есть то, что мы воспринимаем» [123] Мерло-Понти. Там же. С. 16. . Мир не признается истинным лишь настолько, насколько это подтверждается его связанностью. Напротив, связанность мира предшествует всякой презумпции истинности или ложности, и только на этом основании нечто может быть признано иллюзорным. Вот почему идея полностью иллюзорного мира лишена всякого смысла. Полностью иллюзорный мир должен был бы показать свой призрачный характер на основании перцептивной связанности; следовательно, он предполагает то, что скептик пытается устранить: связный и реальный мир по сю сторону всякой возможной иллюзии.

Чтобы иметь возможность продумать это до конца, необходимо, однако, отказаться от некоторых понятий и даже от тех рамок мышления, которых Мерло-Понти продолжает придерживаться по умолчанию, а именно от понимания cogito как архимедовой точки опоры для всякого мышления и всякой феноменологии. Требование несомненной первичной истины неотделимо от картезианской теории науки, то есть от эпистемологии абсолютных оснований, претендующей на то, чтобы подвести fundamentum inconcussum под весь корпус нашего знания. Но разве наука не является скорее коллективным начинанием, постоянно себя корректирующим, так что под вопрос может быть поставлено любое ее высказывание, но не все высказывания одновременно? Во всяком случае, именно картезианское понимание знания побудило Гуссерля искать в cogitationes qua cogitationes самодостоверные и не подверженные никаким возможным сомнениям основания. Эти переживания были бы необходимо истинными как переживания, однако могли бы оказаться ложными с другой стороны, а именно в их претензии связывать нас с предметами внешнего мира. Наш опыт обладал бы очевидностью и, следовательно, несомненностью сам по себе, однако его претензии на соответствие миру всегда нуждались бы в гарантиях. Таким образом, опыт мог бы оставаться опытом, даже если бы ему ничего не соответствовало в реальности. Но разве по самой своей сущности опыт именно как опыт не должен ставить нас в отношение к миру?

Именно в этой точке холизм опыта побуждает к полной смене перспективы. Ложная предпосылка, лежащая в основании всей картезианской традиции (со всеми ее феноменологическими ответвлениями), состоит в том допущении, что имеет смысл приписывать порознь различным видам опыта истинность или ложность, признавая за некоторыми из них отношение к предметам и отрицая его за другими. Но на самом деле каждый опыт является опытом, если только он связным образом встраивается в опыт как целое, если обладает связностью с целостностью опыта как такового. Если говорить в терминах «восприятия», то отдельное восприятие является восприятием только в составе перцептивного целого, так что восприятие, которое не отвечает этому критерию, — не ошибочное восприятие, а вообще не восприятие : это всего лишь галлюцинация, иллюзия, и т. п. Короче говоря, нет никакого смысла приписывать изолированному опыту свойство быть восприятием (а значит, и свойство не быть восприятием) в отвлечении от его встроенности в перцептивное целое. Только целое заслуживает называться «восприятием» в изначальном смысле этого слова, тогда как отдельные, выделенные из состава целого, восприятия должны признаваться таковыми сугубо во вторичном смысле. «Воспринятым» может именоваться только то, что возникает в мире, наделенном структурной связанностью. Опыт — не совокупность переживаний, которые порознь могли бы быть истинными или ложными. Опыт всегда «достоверен», потому что опытом может быть только то, что без зазора встраивается в целостность опыта. Следовательно, нет опыта, который не соотносился бы с миром.