Марк Митин - Диалектический материализм

В начале своего развития буржуазия, выражая объективно прогрессивные тенденции общественного развития, могла придать своей науке видимость надклассовости, форму всеобщности и представляла её как единственно разумную и общезначимую. Но по мере выявления антагонистического характера буржуазного общества обнаруживается и двойственный характер буржуазной науки. Одной стороной она направлена на овладение и подчинение природы человеческому обществу, другой — на подчинение общества господствующему классу в целях эксплоатации угнетённых классов. Вскрываются весь эксплоататорский характер буржуазной науки и проводимый ею отрыв теории от практики, разрыв между умственным и физическим трудом.

В интересах закрепления экономического рабства рабочего класса буржуазия уже предаёт «анафеме» материализм. Она апеллирует к религии в целях «обуздания» безбожных стремлений эксплоатируемых, направленных против капиталистической собственности. Буржуазная философия превращается в опору теологии, в ней усиливается идеализм. В то же время и философский материализм обнаруживает в своём развитии различную классовую направленность. В форме естественнонаучного вульгарного материализма он растворяется в естествознании и таким путём обезвреживается буржуазией, которая топит в ползучем эмпиризме вытекающие из последовательного материализма революционные теоретические выводы и перспективы. С другой стороны, в форме социалистических и коммунистических теорий материализм начинает обличать буржуазное общество и присущие ему антагонизмы.

Теоретическая борьба развёртывается между классиками-экономистами как научными представителями буржуазии и коммунистами — теоретиками трудящихся.

Классическая политическая экономия занята ещё борьбой с пережитками феодализма. Свою задачу она видит в том, чтобы показать, как приобретается богатство при отношениях буржуазного производства и насколько оно превосходит производство богатства при феодализме. Это толкает её к исследованию отношений буржуазного производства, и здесь она делает свои великие открытия, кладущие начало трудовой теории стоимости.

Но всё больше выясняется, особенно в связи с последствиями промышленной революции, «что в одних и тех же отношениях производится не одно только богатство, но и нищета, что в отношениях, в которых совершается развитие производительных сил, развивается также и некоторая сила сопротивления и что отношения эти создают богатство граждан, т. е. богатство класса буржуазии, лишь под условием безостановочного уничтожения богатства отдельных членов этого класса и создания безостановочно возрастающего пролетариата ». Поэтому буржуазные экономисты отграничивают свою теорию от столь революционных выводов и постепенно спускаются до явной защиты и идеализации буржуазного общества.

Французские революционные учения, особенно социалистические и коммунистические, разочаровавшиеся в результатах Великой французской революции, критически обнажают противоречия буржуазного общества, но они не могут понять их природы и найти силу, разрешающую эти противоречия практически. Они прекрасно сознают существование противоположности классов , а также элементов разложения внутри современного общества, но они не видят со стороны пролетариата никакой исторической самодеятельности, они «не возглавляют присущего ему политического движения». В ходе борьбы они создают утопическую теорию организации будущего общества. Это приводит их к отрыву от практики настоящего, от классовой борьбы.

Обнажая существующие антагонизмы, утопические социалисты мечтали о их примирении, развивали планы социалистического устройства, надеясь осуществить будущее без борьбы; они не видели иного рычага переустройства настоящего, кроме доброй воли и сознания людей. Они не сумели объединить своих теорий с общественной практикой настоящего, с практикой стихийно развивавшегося рабочего движения.

Буржуазные экономисты отказываются от единства теории и практики, противопоставляют теорию революционной практике. Утопические социалисты же ещё не пришли к единству теории и практики.

Первые относятся положительно к существующему буржуазному миру, считая его лучшим из миров; вторые — отрицательно, считая его существование ошибкой разума. Одни настроены апологетически по отношению к капитализму; другие — критически. Но и те и другие стоят на антиисторической точке зрения, и те и другие проводят метафизику и идеализм во взглядах на историю общественного развития.

Классическая немецкая философия прорывает под влиянием Великой французской революции метафизический тупик буржуазной теории. Но она прорывает метафизику на идеалистической основе, отождествляя развитие бытия с развитием мышления.

Это явление в значительной степени объясняется общественной практикой полуфеодальной Германии, где ещё только назревала буржуазная революция.

Кант первый начал философскую революцию классического идеализма. Гегель завершил её в своей системе. «Никогда ещё с тех пор как люди мыслят, — пишет Энгельс, — не было такой всеобъемлющей системы философии, как система Гегеля. Логика, метафизика, философия природы, философия духа, философия права, религии, истории — всё было собрано в одну систему, всё сведено было к одному основному принципу» [16].

Этим принципом было развитие, понимаемое как борьба противоположностей, которое мыслилось идеалистом Гегелем как развитие мирового сознания, разума, абсолютного духа.

Чем безотраднее была немецкая полуфеодальная действительность, тем сильнее стремилась философская мысль подняться над нею. Но не находя исторически действительной опоры для выдвигаемых ею буржуазных идеалов, наслаждаясь собственной самостоятельностью и «творчеством», философская мысль теряла твёрдую почву действительной практики и попадала в мертвящие объятия абстракции.

Немецкий философский идеализм, знаменуя отвратительный отрыв теории от практики и бессилие теории в деле объяснения и изменения практики, есть непрестанное бегство, «прогресс в бесконечность» от действительной практики, от действительного мира. Не «ты можешь, ибо ты должен», а «ты не можешь, ибо ты должен» — вот итог немецкого классического идеализма, выраженный словами его завершителя — словами Гегеля. Но сам Гегель на базе своей диалектики намечает выход из этого тупика.

«В действительности разумность и закон вовсе не в таком печальном положении, чтобы они были только должны быть» [17]‚ — констатирует Гегель. Всё, что разумно, одновременно с этим и необходимо; всё же, что необходимо, должно быть или по крайней мере стать — вот результат его идеалистической диалектики.