Юлиус Эвола - Восстаие против современного мира

В Греции пифагорейство во многих аспектах означало возвращение к пеласгскому духу. Несмотря на свои звездные и солнечные символы (и даже гиперборейские следы), пифагорейская доктрина сущностно характеризовалась деметрическими и пантеистическими мотивами. [738]В конце концов, лунный дух халдейской или майянской жреческой науки был отражен в ее точке зрения на мир как на число и гармонию; темный, пессимистический и фаталистический мотив теллуризма сохранился в пифагорейской концепции рождения на этой земле как наказания и страдания, а также в учении о реинкарнации. О последнем мы уже говорили как о симптоме. Душа, которая последовательно воплощается —это не что иное, как душа, подверженная хтоническому закону. Доктрина реинкарнации отражает ту важную роль, которая в пифагорействе и орфизме играет принцип, теллурически подверженный перерождению, а также истина, свойственная цивилизации Матери. Ностальгия Пифагора по богиням деметрического типа (после его смерти его дом стал святилищем Деметры), то положение, которое женщины занимали в пифагорейских сектах, где они даже руководили посвящением и где обрядовая кремация мертвых была запрещена, а также существовал страх перед кровью —это черты, которые легко можно объяснить. [739]В этом контексте даже бегство из «цикла перерождений» имеет подозрительный характер (немаловажно, что в орфизме обитель блаженных находится не над землей, как в ахейском символе Елисейских полей, а под землей, в компании подземных богов), [740]в противоположность идеалу бессмертия, свойственному «пути Зевса», связанного с обителью «тех, кто есть», непривязанных и недоступных в своем совершенстве и чистоте, существ уранического мира; с небесной областью, в котором господствует «духовное мужество света» в многочисленных звездных существах, лишенных смешения и ясных самих по себе. Говоря в общем, слова Пиндара «не пытайся стать богом» ( μη ματεύση θεός γενέσθαι ) предвещают ослабление напряжения древнего героического импульса эллинской души к трансценденции.

Нами упомянуты лишь немногие из многих симптомов борьбы двух миров, которая в древней Элладе так и не пришла к решительному завершению. Эллинский период имел свой «традиционный» центр в ахейском Зевсе, в Дельфах и в гиперборейском культе света. [741]Таким же образом североарийский дух сохранился в эллинском идеале культуры как «формы» и космоса, господствующего над хаосом —этот идеал был связан с душой героически-солнечных мифов и с отвращением к неопределенному, беспредельному, άπειρον . Но принцип дельфийского Аполлона и олимпийского Зевса не преуспел в создании для себя универсального вместилища, в окончательной победе над элементом, олицетворяемым демоном Пифоном (чье ритуальное убийство разыгрывалось каждые восемь лет) и тем подземным змеем, который появляется в древнейшем слое ритуала олимпийского праздника Диасии. Параллельно мужественному идеалу культуры как духовной формы, героическим мотивам и умозрительным традициям уранического мотива олимпийской обители упорно усиливаются афродитизм и сенсуализм, дионисийство и эстетизм; утверждаются мистически-ностальгическая ориентация орфизма, тема искупления, созерцательный деметрически-пифагорейский взгляд на природу и «вирус» демократии и антитрадиционализма.

Хотя следы североарийского этоса сохранились в эллинском индивидуализме, здесь он проявился как ограничение. Он также не смог противостоять влияниям древнего субстрата, из-за чего в итоге выродился в анархическом и деструктивном смысле; в Италии это повторялось много раз вплоть до Возрождения. Немаловажно, что из того же северного пути, пройденного дельфийским Аполлоном, вышла попытка Александра Великого реорганизовать Элладу как империю согласно единому принципу. [742]Но у греков не было достаточно силы для поддержания универсальности, присущей идее империи. Πόλις македонской империи распался, а не слился в единое целое: здесь единство и универсальность, в итоге столкнувшись с силой, вызвавшей первые демократические и антитрадиционные кризисы, породили разрушение и нивелирование вместо интеграции того многообразного национального элемента, который обеспечил прочное основание как культуры, так и традиции отдельных эллинских городов. Именно здесь проявились ограничения греческого индивидуализма и партикуляризма. Причина краха империи Александра, которая могла бы означать начало нового великого индоевропейского периода, лежит не просто в исторической случайности. Когда эта империя закатилась, спокойная солнечная чистота древнего эллинского идеала уже была просто воспоминанием. Факел традиции переместился в другое место.

Мы уже не раз указывали на одновременный кризис, проявившийся в различных традициях между VII и VI вв. до н. э. —как если бы восстали некие новые силы, стремясь снести старый мир, уже неустойчивый к тому времени, и начать новую эпоху. За пределами Запада эти силы были в общем нейтрализованы реформами, реставрациями или новыми традиционными проявлениями. На Западе же им, очевидно, удалось разрушить традиционную дамбу и вырваться на свободу, подготавливая коллапс. Уже говорилось об упадке, в итоге продемонстрированном Египтом, еще в большей степени Израилем и средиземноморско-восточным периодом в общем —упадке, которому было суждено повлиять и на Грецию. В Греции появился гуманизм (типичная тема Железного века) как результат проявления религиозного сентиментализма и упадка идеалов мужественного и сакрального человечества. Но гуманизм определенно вызвал к жизни другие свойственные Элладе явления: это пришествие философской мысли и физических исследований . В этой связи не возникло никакой достойной внимания традиционной реакции; [743]вместо этого происходил регулярный процесс развития секулярной и антитрадиционной критики, который можно сравнить с распространением рака во всем здоровом и антисекулярном, что еще оставалось в Греции.

Хотя современный человек едва ли это понимает, но превосходство «мысли» —это всего лишь маргинальное и позднее явление в истории, хотя и не такое позднее, как тенденция рассматривать природу чисто в физическом смысле. Философ и «физик» возвысились как следствия вырождения уже на поздней стадии последней эпохи, Железного века. Этому процессу децентрализации, который, следуя рассмотренным фазам, постепенно оторвал человека от его корней, суждено было закончиться, когда на место «бытия» ( esseré ) пришло «существование» ( esistenza ), то есть «лежащее вовне» —следовательно, просто призрак, туловище без головы, который, тем не менее, питает иллюзию, что может восстановить истину, здоровье и жизнь своими собственными усилиями. В Элладе переход от плана «символов» на план «мифов», с персонификацией и латентным «эстетизмом», уже предвещал первую стадию упадка. Позднее боги, сведенные к мифологическим образам, превратились в философские понятия, то есть в абстракции или объекты экзотерических культов. Освобождение индивида как «мыслителя» от Традиции и утверждение рассудка как инструмента свободной критики и профанного знания обозначили границу этой ситуации. Именно в Греции стали видны ее первые характерные проявления.