Василий Налимов - Канатоходец

Утром прием у директора.

— Что, будешь по-прежнему заниматься контрреволюцией или работать?.. Физик мне нужен для спектрального анализа. Справишься?

— Конечно.

И вот я снова в лаборатории, только в валенках теперь. Знакомая работа. Еще попутно осваиваюсь с металловедением. Режим вольготный: можно выходить в город — в библиотеку или просто на базар. Нам даже платят зарплату, и вполне приличную, — как вольнонаемным. Правда, вычитают около 20 % за охрану. Опять театр абсурда — охранять заключенных за их же деньги.

Вечера свободные. Чтобы отключиться от праздных бесед, я занялся изучением теории дифференциальных уравнений. Так, казалось, все встало на свои места.

И теперь я должен сказать благодарственное слово начальнику Колымских лагерей, старому большевику Берзину, который пытался создать идеальный, социалистический концлагерь. Ненадолго, правда, вскоре его для ясности расстреляли. Своих они легко, не дрогнув, расстреливали или, по милости, наделяли большими сроками. Особенно известных в прошлом. Партия выворачивала себя наизнанку. А наши сроки были только отголоском тайно задуманного, демонического плана. Опять театр абсурда. В театре натянут канат, и на нем канатоходцы, стремящиеся выжить в абсурде.

И вот очередная, трагически обернувшаяся мизансцена.

Обычная ноябрьская демонстрация (1937 год). В первых рядах важные люди города, среди них и директор нашего завода. Они еще не отрезвели от вечернего празднования. К утру, еще не протрезвев, не поднимая головы, захватили из сарая плакатные портреты уже расстрелянных вождей и полувождей недавнего прошлого.

Скандал. Немедленно телеграмма в Москву. Ответ — арестовать.

Так арестовали и директора, спрашивавшего, буду ли я заниматься контрреволюцией. Теперь контрреволюционное выступление оказалось делом его рук, и получил он уже не 5, а 10 лет. Как изменила свое отношение к нам его жена — заведующая лабораторией! Ее скоро, правда, сместили с этой должности, заменив «почетным чекистом» — это было зафиксировано на нагрудной медали.

Обстановка ужесточилась. Вскоре мы узнали, что вышел приказ: очистить магаданские учреждения от заключенных, осужденных по 58-й статье. Очередной пароход привез вольнонаемную замену. Нам было сказано — обучить их срочно. И мы обучили, честно, как могли.

Для нас готовился этап. Но нескольких человек из инженерного состава все же заменить не смогли. Их судьба сложилась еще трагичнее. За работу в привилегированных условиях они получили дополнительный пятилетний срок. (В дальнейшем эта надбавка имела серьезные последствия.) Нас, оказавшихся на приисках, на так называемых «общих работах», эта «награда» не коснулась, видимо, не было смысла тратить на нас усилия — мы и так в своем большинстве были обречены.

Последний этап. В горный район — на один из приисков, что недалеко от Оротукана [140]. Нас загружают в кузов открытой машины. Садимся спиной к движению: температура в горах — 50 °C, а может быть, местами и еще ниже. В кузове грузовика заключенный наконец обретает свободу воли — хочет замерзает, хочет выживает.

Для меня в горах всегда есть что-то манящее, чарующее. И здесь белизна снегов, непривычно низкая температура, прозрачность застывшего воздуха придают горному ландшафту сказочность. Жизнь, кажется, приостановилась — замерла в покое и чистоте.

Наша машина задержалась в небольшой лощине, закрытой со всех сторон. И… что это такое: на небе вспыхивает сразу множество солнц. Еще мгновение, и все небо в крестах цвета радуги с солнцами в центре [141]. И воздух, сам воздух начинает блестеть ледяными кристалликами. Кажется, что сама природа, стосковавшаяся за тысячелетия безлюдья, приветствует нас своей красотой. Приветствует сквозь кресты — символ страдания, привносимого насилием.

Ранним утром, еще затемно, подъезжаем к воротам приисковой зоны. Что-то странное: запряженные розвальни, на снегу вроде бы лежат люди, около них суетится охрана. Оказалось — отбирают еще живых среди замерзших. Живым оттирают обмороженные лица.

В бараке первый день обживаемся. Приходит помощник начальника лагеря. Одет в настоящую (меховую) полярную одежду. Рассказывает нам нервно и напряженно об ужасах контрреволюции, всматриваясь в наши лица с недоумением — где же здесь эти злостные «враги народа»? Сказка что-то не сходится с былью. Тогда тема меняется и начинается разъяснение режима. На этом заканчивается воспитательная работа в исправительно-трудовом лагере.

Да, мы поняли, что режим резко ужесточается, что нам придется существовать в полной изоляции от мира. Но вот что удивительно: сквозь эту изоляцию каким-то таинственным способом просачивались отдельные сведения. Они были столь зловещи, что проникали сквозь любые преграды. Они и назывались примечательно — «радиопарашей». Мы узнали, что Особое Совещание теперь уже дает не 5, а 10 лет, что на допросах стали избивать, что расстрелы множатся. Было ясно, что происходящее носит отнюдь не эпизодический характер. Над страной распростерла свои крылья демоническая власть, рассчитанная на долгие годы. Так начинался 1938 год.

На другой день после приезда мы были уже на лесоповале. Эта работа считалась легкой — для начинающих. И все же мне, молодому и физически достаточно крепкому, она поначалу показалась непосильной [142]. Двенадцать часов непрестанной физической нагрузки без должной сноровки, на крепком колымском морозе и при скудном питании. Норму не выполняю. А в следующем месяце надо будет работать уже в забое, со штрафным пайком — 400 граммов хлеба в сутки и почти никакого приварка.

Забой. В зимнее время это вскрытие «торфов» — пустой наносной породы, под которой находится золотоносный слой [143], разрабатываемый уже летом.

Техника уборки торфов проста. Вручную — ломами пробивают шурфы; в них закладывается взрывчатка, разрушающая при взрыве плотные слои породы.

Взрывные работы выглядят сказочно. Ранним, еще темным утром нас ведут к забою. Там, вдалеке от нас, как гномы, суетятся взрывальщики с красными фонарями. Сигнал — все разбегаются. И тучи земной пыли и глыб в огненном смерче поднимаются в воздух.

Теперь породу нужно вручную погрузить в большие короба, поставленные на полозья, и оттащить к подъемнику, убирающему породу из забоя.

Работа тяжелая, требующая сноровки и, конечно, хорошего питания. А у меня штрафной паек. Опять не выполняю нормы. В наказание за это я должен отрабатывать лишние часы сверх 12-часовой нормы. Это истощает последние силы. На следующий месяц опять обеспечен штрафной паек. И так не только у меня, но и у большинства из вновь прибывших — ни у кого из них ведь нет еще нужной сноровки. Вокруг умирают: цинга, кишечные расстройства на почве авитаминоза, воспаление легких…