Array Коллектив авторов - Гуманисты эпохи Возрождения о формировании личности (XIV–XVII вв.)

Однако вернусь к детям, для которых нет ничего вреднее постоянных побоев; их непомерность приводит к тому, что ребенок, более способный от природы, становится упрямым, а более заурядный впадает в отчаяние, от частого повторения побоев тело становится к ним нечувствительным, а душа становится нечувствительной к словам. Мало того, и порицание слишком суровое к детям не следует применять часто. Лекарство, неправильно употребляемое, усиливает болезнь, вместо того чтобы ее облегчить, употребляемое постоянно, мало-помалу теряет целебное свойство и действует так же, как действует обычно неприятная и мало полезная для здоровья пища. Здесь перед нами возопят оракулы евреев: «Кто жалеет розги своей, тот ненавидит сына; а кто любит, тот с детства наказывает его» [391]. И снова: «Нагибай шею его в юности и сокрушай ребра его, доколе оно (дитя) молодо…» [392]Возможно, подобное наказание некогда подходило иудеям. Сегодня слова евреев надлежит толковать способом, более достойным гражданина [393]. А если кто будет донимать нас словами и восклицаниями, скажу: что нелепее, чем нагибать шею мальчика и бить тело ребенка, неужели ты не веришь, что бык предназначен для плуга, осел для перевозки грузов, а человек для добродетели? Какая же награда нам обещана? «Чтобы не льстил у дверей ближних», – говорят. Боятся бедности для сына своего как наивысшего зла. Что ничтожнее этого суждения? Пусть будет нашей розгой благородное увещевание, иногда и порицание, но основанное на мягкости, а не приправленное раздражением. С помощью этой плетки будем усердствовать в отношении своих детей, дабы правильно воспитанные в своем доме обрели науку добродетельной жизни и не были вынуждены при ведении дел нищенски выпрашивать совета у близких. Философ Ликон указывает на два самых сильных стимула для нравов детей – стыд и похвалу [394]; стыд – это страх перед справедливым позором, похвала же – кормилица всех искусств. Этими стимулами возбудим умы детей. А теперь, если угодно, покажу тебе и палку, чтобы сокрушать ребра своих детей. «Труд неустанный все побеждает» [395], – говорит наилучший из поэтов; будем на страже, подтолкнем, настоим, требуя, повторяя, внушая. Этой палкой будем бить бока своих детей. Пусть прежде всего они научатся любить нравственность и знания и восхищаться ими, а позор и невежество ненавидеть. Пусть слышат, как одних хвалят за честные поступки, других порицают за дурные, пусть им показывают примеры тех, кто своей образованностью стяжал высочайшую славу, богатство, достоинство и авторитет, и, с другой стороны, примеры тех, чьи бесчестные нравы и никакими науками не облагороженный ум принесли бесславие, презрение, бедность и погибель. Такие палки, без сомнения, достойны христиан, учеников кротчайшего Иисуса.

Если же ничто не помогает – ни увещевания, ни просьбы, ни соревнование, ни стыд, ни похвалы, ни прочие уловки, надлежит использовать, раз другого выхода нет, также и наказание розгами, но в достойном и приличном духе. Ведь обнажать тело свободнорожденного человека, тем более перед глазами многих, есть разновидность оскорбления. Фабий, однако, осуждает принятый повсюду обычай бить свободнорожденных мальчиков [396]. Кто-нибудь скажет: а что делать с теми, кого невозможно побудить к занятиям, кроме как битьем? Отвечу сразу же: что сделал бы ты с ослами и быками, если бы они пришли в школу? Разве ты не прогнал бы их в деревню и не отдал одних на мельницу, других на пашню? Есть также и люди, рожденные не менее, чем быки, ходить за плугом и работать на мельнице. Но тогда скажут, уменьшится школа [число учеников]. Что же из этого? Одновременно и доход уменьшится. Вот что угнетает! Так вот откуда эти слезы [397]. Им дороже выгода, чем благополучие мальчиков. Но такова почти всегда толпа грамматиков.

Подобно тому как философы так описывают мудреца, а риторы оратора, что едва ли найдешь где-нибудь такого, какого желаешь, так, признаюсь, и я гораздо более склонен предписать, каким следует быть наставнику, чем найти среди них многих таких, которые отвечают установленному образцу. Но об этом надлежало заботиться в обществе светским магистратам и церковным главам: чтобы, как обучаются те, кто посвятит себя войне, и те, кто будет петь в храмах, так гораздо лучше обучались те, кто правильно и в свободном духе будет воспитывать детей граждан. Веспасиан из своей казны давал ежегодное содержание латинским и греческим риторам [398]. Плиний Младший также выдал из личных средств на те же потребности огромную сумму [399]. А ежели прекращается общественное попечение об образовании, то, по крайней мере, каждый должен неусыпно заботиться об этом у себя дома. Что делать, спросишь ты, беднякам, которые с трудом кормят своих детей, так что они не в состоянии пригласить такого воспитателя? Здесь мне нечего ответить, кроме как словами комедии: «Как можется, когда нельзя, как хочется» [400]. Мы сообщаем наилучший метод воспитания, удачи дать не можем. Разве лишь и здесь благосклонность богатых должна помочь детям, обладающим хорошими задатками от рождения, но не способным совершенствовать природные силы из-за бедного состояния.

Полагаю, что обхождение наставника должно быть до такой степени уравновешенным, чтобы пренебрежение – спутник дружества – не устранило почтительности и уважения; таким, говорят, был Сарпедон, учитель Катона Утического, который учтивостью нравов снискал себе у мальчика признательность, честностью – равный авторитет, без всякого устрашения розгой [401]. Но что будут делать те, кто ничего иного, кроме битья, не знает, если возьмут на воспитание детей императора или короля, которых бить нельзя? Скажут, что сыновей полубогов следует исключить из этого правила? Что я слышу? Разве сыновья граждан менее люди, чем сыновья королей? Разве каждому свой сын не должен быть равно дорог, как если бы он был рожден королем? При судьбе более ничтожной возрастает надобность в защите воспитанием и науками, с помощью которых люди низкой судьбы поднимутся из низкого состояния. Если судьба возвышенна, философия необходима для честного исполнения дела. Что же касается того, что немало людей из низкого состояния призываются к верховной власти, иногда даже к наивысшей вершине папского достоинства, то не все доходят до этого, однако все должны быть воспитаны для того, чтобы мочь достичь этого.

Прекращу ссориться с драчливыми, добавив еще одно. Мудрые мужи осуждают те законы и власти, которые только устрашают наказаниями, а наградами даже не прельщают, и которые наказывают за содеянное, но равным образом не предостерегают, дабы не допускалось то, что требует наказания. То же самое надлежит думать о толпе педагогов, которые только секут за содеянное и не воспитывают душу так, чтобы она не желала грешить. Спрашивают [заданный урок], если мальчик в чем-то ошибается, его секут, когда это совершается ежедневно, чтобы мальчуган скорее свыкся с этим, учителя полагают, что свой долг наставника исполняют прекрасно. Но мальчик был сюда приведен прежде всего для того, чтобы он возлюбил науки, чтобы боялся оскорбить душу воспитателя. Впрочем, может быть, кому-то покажется, что об этих вещах я рассуждал чрезмерно, и такое впечатление было бы справедливым, если бы почти все не заблуждались в отношении этого и заблуждались столь серьезно, что никогда невозможно сказать об этом достаточно.