Array Коллектив авторов - Гуманисты эпохи Возрождения о формировании личности (XIV–XVII вв.)

Знаю, что некоторые приводят в оправдание боязнь, как бы трудности ученья не ослабили здоровья нежного организма ребенка. На это я мог бы ответить так: даже если что-то из крепости тела убудет, этот ущерб отлично вознаградят исключительные блага души. Ведь мы не атлета формируем, а философа или руководителя государства, которому достаточно иметь благополучное здоровье, даже если он не обладает телесной силой, крепостью Милона [371]. Однако я признаю, что кое-что надо позволять этому возрасту, чтобы он становился крепче; но некоторые по глупости боятся наук для своих детей и не боятся опасности гораздо более серьезной – от неумеренной еды, от которой не менее вреда для умов маленьких, чем для тел, от разных видов яств и питья, не подходящих возрасту детей. Приводят своих детей на разные обильные застолья, иной раз затягивающиеся на большую часть ночи, переполняют их желудки острым и горячим, порой вплоть до рвоты. Стягивают и обременяют нежные тельца ради хвастовства неудобными одеждами, подобно тем, кто обезьян наряжает в человеческие одежды, и никогда не тревожатся с большей нежностью об их здоровье, чем когда начинают говорить об обучении, то есть о деле, наиболее целительном из всех и наиболее необходимом.

То, что было сказано о здоровье, равным образом относится и к заботе о красоте, которой всецело пренебрегать не нужно, равно как и слишком тщательно заботиться мало достойно мужа. А мы ниоткуда, кроме как от занятий, не видим с большей тревогой опасностей для здоровья, хотя оно гораздо больше разрушается от обжорства, пьянства, от постоянных бессонных ночей, от драки и ран, наконец, от злокачественной чесотки, которой едва ли избегает любой юноша, живущий, не зная меры. От этих вещей надо скорее удерживать своих детей, чем от занятий, которых родители так сильно опасаются для их здоровья и красоты. Хотя [и в отношении занятий] мы можем также предусмотрительно позаботиться о том, чтобы как можно меньше труда было в них и соответственно меньше расходов. Это произойдет, если детям не вдалбливать многие и какие угодно знания, но давать только наилучшие и соответствующие их возрасту, который увлекают скорее приятные вещи, нежели утонченные. Затем будет полезен как бы привлекательный способ обучения, чтобы казался игрой, а не трудом. Ведь здесь надо как бы приманками обмануть тот возраст, который еще не может понять, сколько пользы, сколько достоинства, сколько наслаждения принесет образование в будущем. К этому приведет отчасти мягкость и обходительность воспитателя, отчасти его талант и изобретательность, благодаря которой он придумывает различные хитрости, чтобы сделать обучение приятным и избавить от ощущения труда. Ничего ведь нет бесполезнее такого положения, когда характер наставника вызывает у детей ненависть к занятиям прежде, чем дети понимают, почему их нужно любить. Первая ступень ученья – любовь к наставнику. С течением времени случится, что мальчик, который сначала начинал любить науки из-за учителя, любит затем учителя из-за наук. Действительно, как очень привлекательны многие задания даже потому, что идут от тех, которых мы чрезвычайно любим, так и науки – для тех, кому они еще не могут нравиться из-за их способности размышлять, они все же становятся привлекательными из-за любви к учителю. Очень верно сказал Исократ, что тот многому научится, кто жаден до знания [372]. Но мы охотно учимся у тех, кого любим. Существуют, однако, некоторые люди столь неприятного нрава, что их не могут любить даже их собственные жены; с насупленным лицом, отталкивающим обхождением они кажутся разгневанными даже тогда, когда благосклонны, ничего не могут сказать ласково, с трудом отвечают на улыбку других, поистине можно сказать, что рождены они разгневанными Грациями [373]. Они, на мой взгляд, едва ли подходят для того, чтобы им поручить обучение неукрощенных лошадей, не говоря уж о том, чтобы передавать им для воспитания слабый и почти грудной возраст. Некоторые, напротив, считают, что именно таких людей более всего и следует приглашать для воспитания детей раннего возраста, потому что их суровый вид, полагают они, отмечен святостью. Но не всякой внешности верят, и под той суровой личиной часто скрыты развращеннейшие нравы, и среди людей целомудренных не следует рассказывать, до какого позора доходят иной раз те палачи, злоупотребляя страхом детей. Даже родители не могут правильно воспитывать детей, если внушают им такой страх. Первая забота учителя – чтобы его любили, мало-помалу за этим последует не страх, но некое достойное свободного человека уважение, которое важнее страха.

Сколь превосходным оказывается в таком случае результат предусмотрительности в отношении детей, которых, едва они достигнут четырехлетнего возраста, отдают в начальную школу, где восседает наставник несведущий, необразованный, а также с невоздержным характером, иногда даже поврежденный умом, часто лунатик или эпилептик, либо больной кожной болезнью, которую теперь в народе называют французской чесоткой [374]. Поистине, никого мы не видим сегодня столь низкого, столь бесполезного, столь ничтожного, чтобы народ не счел его способным руководить начальной школой. И притом также педагоги, полагая, что обрели себе царство, поразительно как неистовствуют, оттого что полную власть имеют, как говорит Комик, не над дикими зверями, а над тем возрастом, который надлежало со всей нежностью лелеять. Можно сказать, что это не школа, а место для пыток: кроме хлопанья плеток, кроме свиста розг, кроме воплей и всхлипываний, кроме страшных угроз, ничего там не слышно. Чему иному выучатся там дети, разве лишь ненавидеть науки? Как только эта ненависть однажды поселяется в душах детей, то, даже став старше, они ненавидят занятия.

Гораздо хуже еще то, что некоторые своих детей, чтобы те научились читать и писать, посылают к пьющей бабенке. Природе противоречит, чтобы женщина имела власть над мужчинами; кроме того, нет ничего безжалостнее представительницы этого пола, если какой-то гнев возбудит ее душу, а распаляется она очень легко, успокаивается же с трудом, только удовлетворившись наказанием. Уже и монастыри и коллегии братьев (как они себя именуют [375]) домогаются дохода от этого [обучения] и в своих обителях наставляют юный возраст обычно с помощью людей мало обученных и скорее обученных превратно, даже если мы и признаем, что живут они в целомудрии и созерцании. Этот род воспитания иные повсюду одобряют, последовав же моему совету, всякий, кто желает, чтобы сын его был свободно образован, не сделает этого.

Нужно, чтобы школа была общественная [376]или пусть не будет никакой. А то, что повсюду делается, преследует именно выгоду. Ведь для одного учителя легче держать в страхе многих, чем одному наставлять одного ученика согласно свободному методу. Однако не велика задача – повелевать ослами и волами, наставлять детей по свободному методу – задача труднейшая и превосходнейшая. Тирану свойственно угнетать граждан страхом, а держать в повиновении благоволением, умеренностью, благоразумием – царю присуще. Когда Диоген [377], плененный жителями Эгиния, был выведен на продажу как раб, глашатай спросил человека, с каким объявлением его рекомендовать покупателям. «Спроси, – говорит тот, – не желает ли кто купить человека, который умеет повелевать свободными». Над этим необычным объявлением многие смеялись. Некий человек, у которого в доме были маленькие дети, подошел к философу, спросив, действительно ли он умеет то, о чем объявляли. Он сказал, что умеет. В краткой беседе человек почувствовал, что это не какой-то простолюдин, но что под грязным плащом скрыта замечательная мудрость. Купив его, он привел его в свой дом и поручил ему воспитание своих детей.