Оливер Буркеман - Антидот. Противоядие от несчастливой жизни

Рассуждения, отталкивающиеся от убийств и пыток, могут показаться крайне равнодушными, а построение искусных гипотетических сценариев с целью выяснения, что может быть хуже этого, представляется неуместным. Но Эллис настаивал, что стратегия рассмотрения худшего исхода событий и различения очень плохих и совершенно ужасных последствий становится действенной именно в контексте категорически неприемлемых сценариев. Он вспоминал одну из своих клиенток, утратившую способность к любовным приключениям из ужаса перед возможностью заразиться СПИДом через поцелуй или даже рукопожатие. Если бы нечто подобное случилось с кем-то из ваших друзей, то первой реакцией была бы попытка успокоить, убедить человека в том, что такой сценарий маловероятен. Эллис тоже сначала отреагировал именно так. Но как мы выяснили, в успокаивании кроется подвох: заверения в том, что то, чего она боится, вряд ли может произойти, никак не пошатнули ее убежденности в том, как это будет ужасно, если все-таки случится. Тогда Эллис переключился на негативную визуализацию. Он сказал: «Предположим, ты подцепила СПИД. Это совсем не здорово! Но очевидно, что и не самый полный кошмар и стопроцентный ужас, ведь легко вообразить вещи и похуже. Кстати, нетрудно представить и возможности находить источники радости в жизни со СПИДом».

Различие в оценках «очень плохо» и «катастрофически ужасно» — важнейшая вещь в этом мире. Только на катастрофы мы реагируем с бесконечным немым ужасом, все другие страхи конечны, и поэтому с ними можно справляться.

Поняв это, клиентка Эллиса смогла избавиться от ощущения неминуемой страшной беды и вернуться к нормальной жизни, с использованием обычных мер предосторожности против маловероятного, но крайне нежелательного сценария. Кроме того, она усвоила стоическое понимание того, что не в ее силах исключить все возможности наступления участи, которой так боялась. «Если вы принимаете неподконтрольность Вселенной, вам становится гораздо легче жить», — сказал мне Эллис.

Стоические взгляды очень помогли Эллису в следующие несколько месяцев после нашей встречи. На склоне дней на него обрушились не только проблемы с пищеварением и пневмония, но и судебный спор с другими директорами Института, носящего его имя. Они изгнали его из Совета директоров, отменили пятничные мастерские и перестали оплачивать жилье, заставив переехать. Он подал в суд, выиграл дело и умер, вернувшись в свою квартиру. Верный своим принципам, он не считал эти contretemps [24] Фр., мн. contretemps — непредвиденное осложнение, препятствие, затруднение. — Прим. ред. поводом для огорчений — все это случилось весьма некстати, но было бы глупостью требовать от Вселенной полного соответствия своим желаниям. Как он заметил одному из репортеров, изгонявшие его члены Совета были «такие же подверженные ошибкам мудаки, как и все остальные».

«Чэнсери-Лэйн!»

Я пытаюсь говорить громко, но не уверен, что все слышат мой нервный сдавленный хрип. Оглядывая вагон, я не вижу, чтобы кто-нибудь обратил на меня внимание. Потом пожилой мужчина напротив с мимолетным интересом поднимает глаза от газеты. Я на секунду встречаюсь с ним взглядом и отворачиваюсь. Ничего не происходит. Поезд останавливается. Некоторые выходят. Неожиданно до меня доходит, что я ждал какой-то гадости — как минимум меня поднимут на смех, но поскольку этого не происходит, чувствую себя сбитым с толку.

На подходе к Холборну я сообщаю «Холборн!» — на сей раз громче и без такой явной дрожи в голосе. Пожилой мужчина снова поднимает взгляд. Младенец через два сиденья пялится на меня во все глаза с открытым ртом, но, наверное, он делал бы это в любом случае.

Я преодолеваю некий психологический барьер перед «Тоттенхэм-Корт-Роуд». Адреналин спадает, паника рассеивается, и я начинаю осознавать именно то, что стоический «стыдоборческий» эксперимент Альберта Эллиса и должен был вколотить в мои мозги: все это вовсе не настолько плохо, как я ожидал. На собственном опыте я убедился, что мой страх перед неловкостью был основан на глубоко иррациональной уверенности в том, как будет ужасно, если люди подумают обо мне плохо. Оказалось, они вовсе не проявляют враждебности и не смеются надо мной открыто, в основном, конечно, потому, что слишком заняты собственными мыслями. На «Тоттенхэм-Корт-Роуд» еще несколько человек оборачиваются на мой голос. Но теперь мне все равно, я чувствую себя неуязвимым.

Спустя еще три станции, на «Марбл-Арч», я поднимаюсь и выхожу из поезда, светясь изнутри и преисполненный стоической невозмутимости. Правда, и это никого из пассажиров не заинтересовало.

В начале 1960-х годов американский учитель дзен-буддизма Роберт Эйткен начал замечать необычные и тревожные явления. Эйткен был одним из первых, кто стал учить буддизму духовно оскудевших представителей западной цивилизации. Вместе со своей женой Энн он открыл у себя дома в Гонолулу дзендо, то есть центр медитации. Основными его посетителями стали хиппи, количество которых на Гавайях постоянно росло, и в поведении многих из этих новичков что-то настораживало. Они приходили к назначенному времени, рассаживались на подстилки и как будто предавались медитации в полном покое и тишине. По звонку колокольчика, извещавшему об окончании медитации, они вскакивали на ноги только для того, чтобы вновь обессиленно рухнуть на пол. Эйткену понадобилось несколько недель тактичных расспросов, прежде чем он понял, что происходит. Оказалось, гонолульские хиппи считали дзенскую медитацию под ЛСД высшим классом психоделического опыта, экспресс-трипом в страну сногсшибательного головокружительного восторга.

С появлением среди американцев и европейцев моды на занятия буддийской медитацией идея о том, что она представляет собой кратчайший путь к экстазу, получила широкую популярность. Именно это в 1950-х привлекло к ней Джека Керуака [26] Jack Kerouac (1922–1969) — известный американский писатель, один из главных представителей (наряду с Берроузом и Алленом Гинзбергом) литературы поколения битников. , увлекшегося ею с энтузиазмом, который до того он обычно питал только к виски и «волшебным», вызывающим галлюцинации, грибам. Из-за проблем с сосудами ему было мучительно больно долго сидеть в позе лотоса, но он страдал, преисполненный решимости проникнуть в царство нового блаженства. Иногда это у него даже получалось. Описывая свои первые попытки, он писал своему другу Аллену Гинзбергу: «Падаю, сжав кулаки, в мгновенный экстаз как под дозой героина или морфия. Мозг сочится соками радости (Святым Потоком)… исцеляя меня… стирая все…» Но из-за сильной боли в коленях ему все же чаще приходилось, как указывает один из его биографов, «взгромождаться на ноги и массировать их до восстановления кровообращения».